Я схватила его за плечи и уложила обратно. С минуту он боролся, довольно сильно, но потом лег, дыша часто и поверхностно.
– Бедный мистер Лумис, – начала я. – Пожалуйста, поймите. Вы в бреду. Нет никакого Эдварда, и красть тут нечего.
– Костюм, – прошептал он. – Он украдет костюм.
Так вот что не дает ему покоя. Защитный костюм. По какой-то причине он считает, что Эдвард собирается украсть его.
Я объяснила:
– Мистер Лумис, костюм в тележке, в чемодане. Вы сами его сложили и убрали туда. Не помните разве?
– В чемодане! – проговорил он. – О, Боже, так вот куда он делся.
Я явно зря это сказала, потому что он снова попытался встать. Я удержала его, теперь это было легко – он потратил слишком много сил в первый раз. Но я в ужасе от его постоянных попыток встать. Я боюсь, он упадет и расшибется, но еще больше того, что не смогу притащить его обратно, если он уйдет. Идти обратно он уже не сможет, а смогу ли я поднять и тащить его, не уверена. Поэтому придется остаться с ним в комнате, по крайней мере пока не закончится его бред.
А он заразный. Наверное, потому что нас всего двое и его мысли передаются мне. Этого бы не происходило, если бы мне было с кем еще поговорить. Я сижу у окна, пишу, поглядываю на тележку за окном, рядом с палаткой, где она и стояла, и ожидаю, что вот-вот выйдет… – кто? Эдвард? Я даже не знаю, как он выглядит! – подкрадываясь к заветному чемодану. Но вижу только Фаро, лежащего на примятой траве рядом с палаткой и своей миской, ожидая кормежки. Скоро позову его в дом и покормлю здесь.
Нет. Лучше вот что. Как только мистер Лумис немного успокоится – а, кажется, к этому идет, – я выбегу с едой для Фаро и возьму защитный костюм. Положу его у кровати, чтобы он видел. Позволю себе такую уступку его бреду, если это его успокоит.
День
Я принесла костюм, но несколько минут спустя как раз этот кошмар-то и закончился, и больной погрузился в другой, еще худший, возможно, навеянный видом костюма. Он снова был в Итаке, отчаянно ругаясь с Эдвардом. Я рада, что все происходило во сне, потому что выглядело все так, что один из них сейчас убьет другого. Как и раньше, мистер Лумис разговаривал с воображаемым собеседником – мне доставались только его реплики, но он «слышал» обоих. Голос его был слабым, невнятным, но все равно холодным, полным ненависти и угрозы… Судя по всему, когда двое мужчин заперты в тесном помещении, между ними всегда возникает опасная напряженность.
Когда он начал говорить, я сидела у окна и потому не слышала начала. Затем речь стала яснее.
– …даже на двадцать четыре часа, Эдвард. Даже на двадцать четыре минуты. Если ты так хочешь искать свою семью, иди. Вперед! Но костюмчик остается здесь, а дверь будет заперта. Даже не пытайся вернуться.
Пауза. Он слушал ответ Эдварда.
Бедный Эдвард. Нетрудно догадаться, что происходило. Он и мистер Лумис оказались запертыми в подземной лаборатории, очевидно, вдвоем. Наверное, остались там, заработавшись допоздна, возможно, готовясь к приезду комиссии из Вашингтона, когда начались бомбардировки. У них было радио – а может, и телевизор, – так что они знали, что происходит. Наверное, имелся и телефон, но уже спустя час после начала от него не было толку.
У Эдварда были жена Мэри и сын Билли, и он просто места себе не находил от беспокойства за них. Я понимаю его – знаю, что он чувствовал. Наверное, поначалу побаивался выходить наружу – на тот район упали водородные бомбы, а не просто принесло радиоактивные выбросы. Но через несколько дней, когда все утихло, он хотел выйти на поиски своей семьи – вот тогда-то и началась их ссора.
Они знали, что воздух снаружи радиоактивен, а у них в лаборатории есть единственный в мире костюм, защищающий от радиации. Один костюм, два человека. Вот почему в своем бреду мистер Лумис постоянно напоминал Эдварду, что его жена и сын мертвы, а тот, я думаю, цеплялся за безумную надежду, что некоторые люди могли выжить в подвалах и бомбоубежищах.
Вот почему Эдвард так хотел взять костюм, хотя бы на сутки: найти их, если они живы, а если умерли, то покончить с мучениями раз и навсегда. Может быть, увидеть их в последний раз, может, похоронить, не знаю.
Мистер Лумис не был женат, по крайней мере мне так кажется, хотя прямо он никогда про это не говорил. И он не хотел давать Эдварду костюм. В бреду он говорил:
– Откуда мне знать, что ты вернешь его? А вдруг что-то пойдет не так?
И еще:
– Да они мертвы! Ты же слышал радио. Нет больше Итаки, Эдвард. И даже если ты найдешь их в живых – что дальше?
Пауза.
– Оставишь их, чтобы принести костюм обратно? Ты лжешь, Эдвард!
И снова:
– Костюм, Эдвард, костюм. Подумай: это, возможно, самая полезная вещь, сделанная в мире. И ты хочешь впустую растратить его, чтобы навестить свою мертвую жену!
Бедный Эдвард. Он продолжал умолять своего друга. Я поймала себя на том, что хотела бы, чтобы мистер Лумис дал ему костюм, хотя и понимаю, почему он этого не сделал. А еще я удивлялась, почему Эдвард просто не взял его сам или хотя бы не попытался. Ведь мистеру Лумису рано или поздно надо было бы поспать.
А потом поняла: именно это он и сделал. И это подвело мистера Лумиса к самой страшной части его бреда: он пытался кричать от гнева и страха, но от слабости только тоненько скулил. Он снова пытался подняться на кровати, сесть, поднять руки, но был так слаб, что мне даже не приходилось удерживать его.
Я поняла теперь, почему Эдварду приходилось умолять его: мистер Лумис был – по крайней мере в бреду – вооружен. Я разобрала почти все из того, что он говорил: ругался на Эдварда грубыми словами, богохульствовал. Я не стану записывать такие слова.
А потом он сказал:
– Ты вор и лжец, Эдвард, но тебе это не поможет. Прочь от двери.
Пауза.
– Нет! Предупреждаю: я выстрелю. Костюм задерживает радиацию, но пули он не остановит.
Я вспомнила: это первое, что он сказал мне, когда я заглянула к нему, больному, в палатку, и он увидел мое ружье. В беспамятстве он угрожал выстрелом Эдварду, как тогда в лаборатории, охраняя выход.
Еще через несколько секунд все было кончено. Он издал отчаянный стон, громче, чем раньше, а потом несколько сдавленных звуков – думаю, пытался плакать. Потом закрыл глаза и лежал неподвижно, только дыхание было очень быстрым и легким, словно у маленького зверька после бега. Я пыталась измерить пульс, но прощупала только слабое биение, такое невнятное, что не могла посчитать его.
Я задумалась, стрелял ли он в Эдварда, и, если да, то насколько сильно ранил его. В голову пришла мысль, которая мне не понравилась, но я все же решила, что должна проверить. Я подошла к стулу у кровати, где оставила свернутый костюм, развернула его и поднесла к окну.
То, чего я боялась, оказалось правдой. В области груди нашлись три дырки, примерно в двух дюймах друг от друга. Он заделал их, приварив новые кусочки пластика, чтобы не проникал воздух, но изнутри было видно, что это дырки от пуль: круглые и довольно большие. Если костюм был на Эдварде, когда образовались эти дырки, то тот точно погиб.