У Сергея целая электронная библиотека фантастики, вот пускай и фантазирует. Он долго молчит.
– Ну, начнём с того, что мы, того не подозревая, живём среди космических пришельцев. Вместе с метеоритами (или на кораблях пришельцев, неважно) на Землю прилетели семена. Без растений невозможна жизнь на Земле: только они способны к фотосинтезу, усваивают и преобразуют солнечную энергию. Вся планета представляла собой мягкую зелёную колыбель, любовно подготовленную, пышно взбитую для рождения младенца-человечества.
Итак, инопланетяне – это окружающие нас растения. А вовсе не примитивные зелёные человечки, осьминоги-оборотни с щупальцами и ползучая слизь, как изображают американцы. Растения – сверхразумные миролюбивые существа. Это самая совершенная форма существования, где присутствуют и любовь, и непорочное зачатие, и произведение на свет потомства, и благодарное приятие солнца и дождя, и просто созерцание, и достойная, естественная кроткая смерть… К этому постепенно придут люди – если выживут, конечно.
– Хорошенькое будущее – превратиться в растение.
– … Да, – продолжает Сергей, не слушая меня, – придёт время: люди напутешествуются, навоюются, наизобретаются, наумничаются, накуролесят досыта. Поймут напрасность, суетность и бессмысленность своего бега на месте, совершат круг – и достигнут, наконец, уровня растений… Растения чувствуют боль, опасность, надвигающиеся стихийные бедствия и общаются между собой сигналами. Они и людям подают сигналы, но мозг человека не способен их воспринимать.
– Какие же они сверхразумные, если небритый дядька с перегаром и топором подойдёт и срубит дерево?
– Когда Космический Разум создавал прекрасных и добрых зелёных пришельцев, он не учёл агрессивного небритого дядьку. Не перебивай. Ну во-от, стало быть. Когда Разум убедился, что его зелёное творение неумные люди вот-вот сгубят на корню, а с ним и жизнь на Земле, он утёр слезу, плюнул и сказал: «Я тебя породил – я тебя и убью».
– Это Тарас Бульба сказал. Ну, давай дальше.
– Дальше он заслал на Землю семена растения-убийцы. Борщевика, как ты догадываешься. Сначала тот притворился милым, безобидным, ручным, белым и пушистым. Но потом вышел из-под контроля и начал оккупировать поля и луга, потом деревья, а потом и города с людьми… Как тебе?
– М-м, не очень.
Мы едем в дальние места, в которых я не была страшно сказать сколько. Сюда мы в детстве весной ходили за пестиками, летом за земляникой, осенью за грибами, а совсем поздней осенью – за подмороженной рябиной. Мама пекла с ней изумительные пироги. Душицу набирали между делом, с оказией, если руки оставались свободными. Росло её тут не меряно: на поляны точно с неба опускались, шевелились и плыли под ветром фиолетовые пышные облака. Запах стоял густой, сладкий, медовый – от жужжания пчёл и шмелей голоса не было слышно.
Чем ближе к знакомым полянам, тем тише становится у меня голос, а там я и вовсе умолкаю. Не от умиления – а от боли и ужаса. Нет полян, нет перелесков. Какие там душица и земляника – на выжженной бесплодной земле стеной взметнулся нагло, хозяйски растопырившийся борщевик. Некоторое время мы молча, обескуражено сидим в машине.
– Ты как хочешь, а я пройдусь хотя бы до родника. Ехать в такую даль – и не набрать из него воды…
Маленький, бьющий в траве, заботливо обложенный срубиком, бойко булькающий родник был нашим любимым местом. Во-первых, тут прохладно и не кусают оводы. Во-вторых, самые изнурительные знойные полдня позади, бидончики почти набраны. Скоро за нами подъедет на мотоцикле папа, а дома нас ждёт отдых и купание в омуте.
А сейчас мы будем обедать. Но сначала – пить, пить! Мама снимает с полного эмалированного ведра чистый платок, весь в розовых ягодных пятнышках. И мы по очереди, сквозь пропахший земляникой платок, торжественными маленькими глотками пьём ледяную пузырящуюся, как газировка, покусывающую язычок воду. После – непременный обряд умывания ключевой водой и брызганья с весёлым писком.
Сергей, шумно и недовольно вздыхая, лезет в багажник, где у него лежат плащ «энцефалитка» и болотные сапоги с отвёрнутыми голенищами. Я, обливаясь от жары потом, натягиваю свитер с плотным воротом, ветровку, заправляю брюки в кроссовки. Я знаю дорогу как свои пять пальцев, с закрытыми глазами найду наш милый говорливый ключик. Первый лог (некогда усыпанный хрупкими рыжиками с ноготок), потом второй, теперь направо… Главное: беречь глаза, локтем прикрывая лицо, отодвигать крупные трубчатые стебли и, где удастся, вытаптывать молодые побеги борщевика. Они не очень-то поддаются и стеной злобно, упрямо встают позади нас.
Я нашла родник – умолкший навсегда, пересохший, в чёрном трухлявом срубике. Посидела, прикладывая ладонь к тёплым шершавым рассыпающимся брёвнышкам. Попыталась восстановить в памяти шум тугих и сочных болотных трав, свежий неумолчный родниковый говорок, добрый голос мамы, смех братьев…
– Ну, нашла что хотела? Давай, это… Ностальгируй в машине, а? – взмолился Сергей. – Скоро темнеть начнёт.
Бедный Сергей! У него аллергия: лицо побагровело, он морщится и тщетно запрокидывает руку, чтобы почесать между лопаток. Я только сейчас чувствую, что и у меня горит лицо. На лбу волдыри, как от укусов насекомых. Глаза, залитые потом, слезятся и припухают, превращаются в щёлки.
Вот первый лог, а где же второй, рыжиковый? Вроде, левее… Или правее? Ничего не видно из-за непроходимых борщевичных джунглей. Да что это за мутант какой-то: высоко над головой, сквозь широченные зонтичные спицы соцветий, едва трепещет солнце и голубое небо. Тут его высота не шесть – добрых восемь-десять метров будет! Вымахал выше мёртвых, задушенных берёзок со скрученными коричневыми листьями и осыпавших иглы ёлочек. У деревьев растопыренные, воздетые к небу корявые голые ветки будто молят о помощи.
– Вечно ты! – нападаю я на Сергея. – Говорила, нужно идти след в след, а тебя куда-то заносит. Натоптал везде – поди, теперь разбери, где тропка.
Прошло ещё с полчаса, прежде чем мы поняли, что заблудились. Невыносимо щипало не только в глазах – в носу, во рту, в груди и даже в животе. Видно, мы надышались пыльцой. На моей ноге задралась брючина, и там начинали вздуваться прозрачные пузыри – будто плеснули кипятком. На Сергея вообще было жалко глянуть: лицо раздулось как подушка, он едва ворочал отёчным языком. Телефон упорно сообщал о нахождении вне сети.
Кое-как взгромоздилась Сергею на плечи. Для этого он опустился на одно колено, я на него ступила. Закинула ногу на плечо, кулём перевалилась, кое-как уселась и, свесив ноги, вцепилась в его шею, чтобы не упасть. Он с трудом выпрямился. Нет, машины не видно. Вообще ничего не видно: вокруг необозримые борщевичные поля. Вытянула руку с телефоном как можно выше: тот же результат. Блин. Съездили, называется, за душицей.
«Ну что же, по крайней мере, будет очередная история в газету. Если… Если что? Нет, ты не темни: что ты хотела сказать этим «если»? Что и нас кто-то водит? Ты веришь в эти бабкины россказни? Не паникуй, всё будет хорошо. Это с кем-то случается плохое, а с нами всё будет хорошо, потому… Потому что мы – это мы. Сколько раз влипали в разные ситуации – и всё заканчивалось хорошо», – уговаривала я себя. Но с этой минуты на меня напала и уже не оставляла трепать гадкая дрожь. И, заглушая медитативное «всё будет хорошо» – в ушах равнодушно и просто, как метроном, билось: «Так вот как это бывает… Так вот как это бывает».