Камень пробить он не смог даже с третьей попытки.
А на четвертой не выдержал череп героя.
Навзничь упал Дихлофос, и остался недвижим.
Эту баталию юноши с башней, конечно, смотрела
Через окно Сколопендра; в боленьи пристрастном,
Хлопала громко в ладоши и песни фанатские пела,
Шапочку с шарфом цветов Дихлофоса одевши.
По окончании битвы, решив, что возлюбленный помер,
Склянку достала она со смертельнейшим ядом,
Ту, что купила на днях у аптекаря Автопроглота.
Выпивши яд, бездыханною девица пала,
Вынесли слуги из башни ее на носилках.
На ноги юноша встал, он очухался быстро,
Видит – лежит Сколопендра без признаков жизни,
Склянка же с ядом руке; и в отчаяньи диком,
Склянку поднявши, он вмиг выпил яда остатки,
И зашатался, и пал рядом с милой своею,
Со Сколопендрой своей ненаглядною рядом.
Когда бард на пару секунд примолк, чтобы под переборы серебряных струн снова глотнуть допинга из предложенного слугой кубка, по женской части аудитории пробежала нервная волна.
– Как это грустно!..
– Как это печально!..
– Какая ужасная история!..
– Какая великая любовь!..
– Тс-с-с, тихо, я знаю, это еще не всё!
– Как – не всё?!..
– А разве?..
– Всё не так, как вы думаете!
– А как мы думаем?
– А мы думаем?..
И тут миннезингер крякнул, ударил по струнам с удвоенным пылом, прямо пропорциональным градусности предложенного напитка, и скорбно продолжил:
К счастью, а может, к нечастью, очнулась моя Сколопендра,
Яд, что купила она, оказался паленым.
Яд из негодных, просроченных трав изготовил аптекарь,
Но продавал по цене настоящей отравы.
Пару монет сэкономил прижимистый скряга,
И преградил путь в Сабвэй Сколопендре злосчастной.
Встала, шатаясь и морщась болезненно, дева,
Гибель суля и отмщение Автопроглоту,
И всей родне его вплоть до седьмого колена;
Вдруг ее взгляд на лежащего пал Дихлофоса;
Выхватив меч у слуги, что отсвечивал рядом,
Сердце свое проколоть Сколопендра решила,
Но, о клинок ненароком порезавши руку,
Вся побелела при виде струящейся крови,
В обморок грохнулась и неподвижна осталась.
Выдохся слабенький яд, и восстал Дихлофосси,
Недоуменно вращая окрест очесами.
Видит – лежит вся в крови Сколопендра младая,
Меч же в руке; и, решив, что мертва Сколопендра,
Вмиг Дихлофос на высокую башню взобрался,
И, от великого горя умом помутившись,
Бросился, смерти желая себе, прямо с башни,
И полетел, ускоряясь, к земле с оглушительным свистом,
Воздух буравя своей головою могучей.
Свист от паденья его исходил преизрядный,
Гнул он дубы вековые и птиц заставлял разлетаться.
В панике птицы метались, крича заполошно,
И улететь поскорее оттуда стремились,
Думая, будто уж звезды на грешную землю
Падают, света конец неминучий собой знаменуя.
Свист сей тотчас пробудил Сколопендру младую,
Томные очи она разлепила небрежно,
И увидала, как шмякнулся оземь любимый,
И ощутила, как мелко земля задрожала.
Встала с земли Сколопендра, кряхтя и шатаясь,
Руки простерла любимому вслед, и, полшага
Сделав нетвердой ногой, чувств лишилась,
В обморочном состояньи на клумбу упала.
Но не погиб в столкновеньи с землей Дихлофос боговидный.
На деревянную крышу сарая свалившись,
И разнеся ее в щепки главою могучей,
Мягко упал он на грабли садовые, даже
Не пострадав при паденьи телесно, всего лишь
Пара царапин осталась на теле героя.
На ноги встав и древесную пыль отряхнувши,
И отчихавшись со вкусом, герой из сарая
Вышел, и тут же на клумбу наткнулся,
Где недвижима лежала его Сколопендра,
Бледная вся, и змея не спеша выползала
Злобно шипя, из-под стройного торса девицы.
Вмиг ухватил Дихлофосси змею, и приставил
Пасть смертоносную, полную яда, к груди своей страстной,
К месту, где сердце горячее бьется, исправно
Кровь перекачивая по всему организму.
И укусила змея Дихлофоса, и пал он,
Ибо не мыслил он жизни без Сколопендриты.
Обморок быстро прошел, и очнулась девица.
Очи отверзши и голову вбок повернувши,
Рядом с собой Дихлофоса она увидала,
Тут же на клумбе лежащего, а вокруг шеи,
Плотно змея обвилась; и картина такая
Ввергла в глухую тоску сколопендрину душу.
Думая, что Дихлофоса змея укусила,
И что покинул навеки возлюбленный землю,
Резво помчалась к пруду изменившемся ликом
Сколопендрита, в отчаяньи смутном надеясь
Броситься в воду, чтоб волны сомкнулись над нею,
Чтоб пузыри на поверхность прощальные всплыли,
Булькнули, лопнули и моментально исчезли,
Тихой и ровной навечно воды гладь оставив…
Когда последний аккорд сладкозвучных струн растаял в зачарованной тишине, женская половина аудитории взорвалась аплодисментами. И даже суровые мужи, украшенные боевыми шрамами, украдкой смахивали что-то с ресниц рукавами камзолов.
– Какая неистовая любовь!.. – позабыв все обиды вечера, пылко взяла за руку чародея Крида. – Какая высокая страсть!.. Как жаль, что такое случается только в песнях!
– Это… моя любимая баллада. Тоже, – осторожно выговорил маг и встревоженно уставился на соседку – не сказал ли он снова, не зная сам, чего-нибудь не то. Но и на этот раз он угадал с ответом, и восторженная графинюшка пылко заключила его в горячие объятия и чмокнула в щечку.
– Ах, Эссельте!.. Я обожаю тебя!
За весь вечер волшебник не замечал, что в зале пиров, оказывается, слишком сильно натоплено. Руки Агафона помимо его же агафоновой воли сомкнулись вокруг талии девушки, а из уст вырвались искренние слова:
– Ты мне тоже нравишься, Крида!..
– Вот она – волшебная сила искусства! – граф Бриггстский из-за плеча герцога поучительно поднял палец к покрытому росписью потолку. – Красота спасет мир!.. А-а… Кхм. Неужели это я сказал? Хмммм… Надо же… Об этом надо пофилософствовать!
– Чушь и ерунда, – угрюмо и тихо, словно удар кинжала, прозвучало вдруг справа, и чародей застыл. – Если любишь того, кто погиб, надо не сопли размазывать, а хоронить и мстить. Хоронить и мстить. Но ни один пустоголовый скудоумный поэтишка никогда не поймет этого.