А соглашаться – преступно.
Скрипя зубами и страдая от насмешек и растущего не по дням а по часам комплекса неполноценности, девочка прорвалась еще через месяц издевок, шпилек и ночных страданий…
А потом сдалась.
Среди коммерсантш, допускаемых в гарем его сиятельного величества, была одна старуха – торговка благовониями и притираниями. Новая наложница – а вернее, ее бедственное положение – сразу бросилось Муфиде-апе в наметанные острые глаза, и через несколько месяцев наблюдений за развитием ситуации она предложила Яфье – тайно и на ушко, естественно – верное средство от калифского равнодушия.
Волшебный горшочек.
Всё, что требовалось от девушки – это ночью, когда все лягут спать, выставить горшок за пределы комнаты, отвинтить крышку и быстро удалиться в свои апартаменты. Утром, сразу после восхода солнца, горшок надо было закрывать и забирать. Через несколько таких ночей, самое позднее – через неделю-другую, гарантировала убедительная Муфида, калиф будет выбирать каждую ночь ее, и только ее. И пусть все, кто был так скор на колкость и унижение, позеленеют и облысеют от зависти.
Последний аргумент оказался для обойденной добрым вниманием наложницы решающим, и она, не сомневаясь больше и не раздумывая, купила дивный сосуд, способный решить одним махом крышки все ее проблемы, выложив за него цену десяти новых шелковых платьев.
Ночь за ночью загоревшаяся новой надеждой Яфья прилежно делала всё, как научила ее старуха… И однажды ее мечта сбылась.
Несколько дней назад, утром, едва солнце притронулось к краю неба на востоке, портьера, отделяющая комнату Яфьи от общего зала, отодвинулась, и она увидела, что на пороге стоит ни кто иной, как сам калиф Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс. Собирающаяся потихоньку выйти и забрать горшочек наложница радостно вскрикнула при виде чудесного воплощения своей мечты, протянула к нему руки со словами любви и преданности… и тут произошло то, что ей не могло присниться и в самом страшном сне. Ахмет одарил ее обжигающим злобным взглядом и, не говоря ни единого слова, развернулся и кинулся прочь. Без чувств повалилась она на пол, а когда пришла в себя и вышла, чтобы забрать горшок, то не нашла его.
– Н-нда… – задумчиво протянула Серафима, дослушав рассказ наложницы до конца. – Присуха. Насилие над личностью. И даже не из любви – из каприза… Статьи не знаю, но бить за такое всем гаремом можно долго и со вкусом.
Девочка понурила голову, словно выслушав обвинительный приговор, и еле заметно кивнула, словно расписываясь: «Ознакомлена. Претензий и наследников не имею».
– Я виновата… мне очень… очень жаль… я не хотела… целый месяц… я правду говорю… честное слово… – на собравшихся глянули глаза, блестящие от заново собирающегося озера слез, а с дрожащих губ посыпались, сталкиваясь и рассыпаясь, сбивчивые, отчаянные слова. – Но… Я бы никогда на такое не решилась… я правду говорю… Но они… они… Они злые… завистливые… жестокие… Они смеялись… говорили… они такое говорили про меня… гадости… я должна была доказать… но как… я не знала… я… я была готова их побить… всех…
– Ну и надо было, – уже чуть мягче повела плечами Сенька и вздохнула. – Ну да что теперь говорить…
– К нашему делу это всё равно отношения не имеет, – галантно поддержал готовую снова вот-вот разреветься девочку Кириан.
– Но всё равно, убивать за это – преступление, даже для калифа! – подал из своего угла возмущенный голос Абуджалиль. – Если Яфья не угодила ему, разгневала – то он мог бы изгнать ее, продать, передарить… достойному человеку… Кхм. Но подсылать среди ночи ассасина!..
– Тем более что приворот не сработал, – поддержал Селим разумным доводом страстную речь юного вольнодумца.
– А интересно, – всерьез задумалась царевна, – если приворот не сработал, то как Ахмет оказался в такой непартикулярный час в гареме? Да еще и у Яфьи? Он часто приходил к вам по утрам, Яфья?
Девушка старательно замотала головой:
– Нет. Никогда не приходил.
– И почему он зашел именно в твою комнату?
– Не знаю…
– А может, он заходил во все комнаты споподряд? – не поворачивая головы, брюзгливо заметил чародей, прикованный на ночь к постельному режиму.
– Если бы наш господин и повелитель заглянул к кому-нибудь еще, они бы такой шум подняли… – горько проговорила опальная наложница, стыдливо опустив снова подтекающие глаза. – Ведь это… такая честь…
– И та, кому бы выпало это счастье, раскудахталась бы на весь гарем, да погромче, чтобы остальные обзавидовались, ведь так? – предположила Эссельте, ласково заглядывая в бледное, осунувшееся лицо девушки.
Та молча, но энергично закивала, ободренная пониманием вопроса.
– Тогда тем более непонятно… – недоуменно поджал губы Олаф, и его честная физиономия, обгоревшая так, что впервые конопушек стало почти не видно, исказилась, будто в попытке решить систему дифференциальных уравнений в уме. – Чего ему не спалось-то?!
– А-а, так это-то как раз понятно, – Селим махнул над столом рукой, то ли отгоняя от крошек пирога муху, то ли изображая, до какой высокой степени ему это понятно. – Его сиятельное величество в последние дни до того, как кончилось это безобразие, взялся ходить с патрулями по всей территории дворца. Чтобы самолично поймать злодея, если таковой имелся во плоти. Ну и чтобы приободрить ночные патрули, как говорил сотник Хабибулла. Дабы им не так страшно было.
– Герои… – фыркнул тихо [22] Олаф.
– Я бы на тебя посмотрел, будь ты хоть в два раза выше и в три – шире, как бы ты ходил по темноте, когда такая свистопляска каждую ночь кругом творилась! – обиженно надулся стражник. – Небось, палкой из казармы не выгнать бы было!
– Так вас из казармы палкой выгоняли?! – расхохотался отряг так, что даже Иванушка заворочался во сне.
– Тихо вы, погодите! – сердито прикрикнула на распетушившихся вояк Серафима и устремила вопросительный взгляд на сулейманина. – А давно ли это… безобразие… перестало твориться?
– Да как Казима казнили, о любознательная пэри, – бросив уничижительный взор на широко ухмыляющегося конунга, Селим куртуазно склонил голову в ее сторону. – Дня… три назад?..
– Ч-четыре, – любезно подсказал Абуджалиль, нервически потирая шею.
– Долго суд шел?
– Над кем? Над ним? – поднял удивленно брови домиком Охотник. – Да нет, не особо. Около пяти минут, говорят. Он пришел к главным воротам со своими бесстыжими заявлениями, его проводили к его сиятельному величеству, а через пять минут уже предали в руки палача. Следующую же ночь дворец спал спокойно. И это доказывает вину парня как дважды два…
Селим осекся, болезненно поморщился, припоминая события последней ночи, и недоуменно пожал плечами.
– Доказывало бы, я хотел сказать…