– Атланик-сити?.. – растерянно захлопал густыми пушистыми ресницами Гийядин. – Атланик-сити, вы сказали?.. Но что нам, калифу благословенной Сулеймании, делать в этих варварских местах?!
– Тебе ничего делать не надо – всё будет сделано за тебя, – в жесте того, что в его понимании считалось успокоением и примирением, рыжий конунг вскинул огромные, как лопаты, ладони.
Иван исподтишка ткнул локтем в бронированный бок отряга, жестоко обгоревшего под безжалостным сулейманским солнцем, и поэтому не склонного к учтивому маневрированию и придворному политесу, [7] и снова перехватил нить разговора:
– Я полагаю, господин визирь правой руки доложил вам о цели нашего путешествия?
– Д-да, – уклончиво ответил Ахмет, завозился на своем ковре и грузно присел, поджав под себя ноги. – Он это сделал.
– Тогда вы, без сомнения, понимаете, что дело наше и вправду чрезвычайно срочное, и не терпит отлагательств? – вежливо продолжил Иванушка.
– Дело?.. Ваше дело? Какое?.. Ах, вы об этом… деле!.. – Амн-аль-Хасс натянуто улыбнулся и закрутил пухлой кистью руки, словно отмахиваясь от назойливой мухи. – Премудрый Сулейман! Какие могут быть дела, когда вы едва успели ступить на землю нашего города! По закону гостеприимства Сулеймании в первый день прибытия гостей никакие разговоры о делах даже вестись не могут! Гость обязан отдохнуть, совершить омовение от дорожной пыли, вкусить с хозяином плодов его земли, испить молока белых верблюдиц, преклонить голову на мягких подушках лебяжьего пуха, отдавшись освежающему сну, и только на следующий день…
– Хороший обычай, – нетерпеливо кивнул Олаф. – Но мы не можем…
Эссельте, с ужасом увидев, как из-под ее пережаренного на солнце носика уходят и плоды земли, и отдых на самых настоящих постелях, и даже молоко белых верблюдиц, которое вряд ли могло быть хуже молока серых ослиц и черных буйволиц, которое предлагали им сплошь да рядом по пути сюда сулейманские трактирщики, срочно ухватила юного конунга за рукав и торопливо зашептала:
– Олаф, ты ничего не понимаешь в международном придворном этикете!
– Это точно! – раздулся от гордости отряг.
– А Сулеймания – дело тонкое! – округляя многозначительно глаза и поджимая губки, убежденно заговорила принцесса. – Калиф Ахмет Гийядин может обидеться на наше пренебрежение местными обычаями! А нам с ним еще Гаурдака загонять обратно! Зачем расстраивать будущего боевого товарища из-за такого пустяка, как день-другой пребывания у него в гостях?
– Боевого? – скривился в невольной усмешке отряг. – Да я ему ничего острее перца сроду бы не доверил!
– Кроме умения владеть оружием, у человека может быть много других достоинств! – гордо выпятила грудь гвентянка.
– Д-да, – конунг сдался с первого взгляда без боя.
– Но время… – начал было возражать Иван.
– Один день – это ведь такая мелочь, Айвен, миленький! У нас же есть время!.. У нас ведь есть время? – оставив попытку уговорить лукоморца, она снова требовательно воззрилась на Олафа и Агафона.
– Н-ну… есть… – признал отряг.
– Крайне немного, – сурово подчеркнул маг.
– То есть достаточно, чтобы на день-другой спрятаться под крышей за шторами, нырнуть в фонтан и забыть, что такое солнце? – неожиданно пришла на помощь гвентянке Серафима. – Неужели никто из вас не клялся себе, что по возвращении домой год не будет выходить из тени, а питаться станет исключительно мороженым?
– Не клялся, – не задумываясь, покачал головой северянин.
И тут же признался:
– В голову не приходило…
– Но идея хорошая… – не так уж нехотя, как хотел изобразить, проговорил волшебник, и осторожно прикоснулся кончиками пальцев к покрасневшим и пылающим щекам и носу.
– Один день под вашей гостеприимной крышей, о благородный калиф Сулеймании, стоит десятка под вашим открытым небом, – склонился в галантном поклоне и комплименте Кириан.
– Сказано настоящим поэтом, – учтиво склонил набок голову в тяжелой чалме Ахмет.
– Оценено настоящим поэтом, – куртуазно вернул похвалу бард.
– Значит, мы остаемся? – радостно сверкнули глаза принцессы.
Остальные члены антигаурдаковской коалиции переглянулись и кивнули.
– Уговорила. Остаемся.
Гостеприимство калифа оправдало, и даже с огромным запасом превзошло все самые нахальные ожидания перегретых и пересушенных путников: омовения, роскошные чистые одежды, пышный пир за полночь – с музыкой, пением, танцами и с взводом персональных опахальщиц. [8]
А впечатлительную принцессу и бывалую царевну – одинаково, на этот раз – больше всего поразили ванны с разноцветной благоуханной водой – произведение старшего коллеги Агафона, молодого придворного мага, закончившего год назад с отличием ВыШиМыШи. [9] Вне зависимости от того, какие телодвижения совершались купальщиком, в районе его головы вода и пена всегда были янтарные с изысканным ароматом ананаса и дыни, у груди – розовая – вишня, малина и земляника, а в ногах – желтовато-зеленая – яблоко и банан.
С наступлением глубокой темноты группа нейтрализации Гаурдака, больше уставшая от развлечений, назойливого внимания армии придворных и прислуги и бесплодных попыток завязать разговор про предстоящее путешествие, чем от пути по сулейманскому небу, была препровождена в покои в Малом Круглом гостевом дворце в самом центре старого сада, да там и оставлена. [10]
Эссельте, как одинокая девица, получила отдельные апартаменты в первой трети разделенного на секторы дворца. Иван и Серафима – семейная пара – рядом. Оставшиеся апартаменты были отданы в безраздельное пользование холостякам.
Погасив прикроватные лампы, лукоморцы с блаженным удовольствием вытянулись на воздушной – без преувеличений – перине, [11] натянули покрывало и, не успев обменяться и парой слов, незаметно погрузились в сон.