– Э-э-э… – пересохшим горлом сипло выдавил он.
И, помолчав немного, на всякий случай вежливо, но невпопад добавил, старательно глядя под потолок:
– Б-будете проходить м-мимо… з-заходите…
Лошадь тихо заржала.
– Лучше ты скорей возвращайся… сын Гуннара…
– АОС?!..
– Узнал, узнал!.. Я им всем говорила, что ты меня узнаешь в любом обличье, а они не верили!
– Но… Аос?!.. Как ты?!.. Откуда?!.. Кобыла?!..
На том месте, где стояла вороная лошадь, из игры света и теней соткался вдруг полупрозрачный образ его огненноволосой возлюбленной, и голос ее зазвучал сладчайшей мелодией – но такой призрачной, такой далекой…
– Волупта вчера предсказала, что если сегодня ты в южной долине среди голых скал до полуночи дважды не встретишься с черной кобылой, то я могу тебя больше не увидеть. И я бросила все дела, кинулась к Мьёлниру, и стала умолять его помочь мне. Ведь это варварское королевство расположено так далеко, и в такой глуши, что одна я не могла дотянуться сюда даже мыслью…
– И он помог?..
– Чтобы я смогла всего лишь на один день стать душой этого почтенного животного, понадобилась помощь всех богов Эзира, милый. Но все без колебаний одолжили до полуночи свои силы мне, лишь бы ты остался в живых. Ведь это важно не только для меня… От этого зависит судьба всей Отрягии… и всего Белого Света…
– Так ты не останешься?..
– Нет, милый… Время моё здесь истекло… Я не могу больше злоупотреблять помощью моих родичей… До свидания, Олаф… До скорого свидания… Будь отважен… будь хитер… будь… осторожен… будь… будь… верен…
– Аос, останься, Аос, еще хоть на несколько ми…
Милый образ в душной полутьме конюшни замерцал, побледнел и… растаял.
– Аос!!!..
Но лишь теплое, живое, пахнущее лошадьми молчание конюшни было ему ответом.
– Аос… спасибо… Аос…
Старая добрая кобыла ласково фыркнула ему в шею и бережно принялась жевать нежными губами спутанные рыжие волосы.
Потрясенный, обрадованный, напуганный, разъяренный – в смятении чувств юный конунг поднялся по лестнице черного хода на второй этаж, где в «Бруно» располагались комнаты постояльцев, и замер в нерешительности посреди коридора.
Пойти рассказать о покушении Адалету?
Лукоморцам?
Не рассказывать никому, чтоб не засмеяли – тощая вздорная баба одолела здоровенного бугая с двумя топорами и мечом?..
Что же она хотела такого выведать?
А что я такого знаю?
А может, она не знала, что я этого не знаю, а думала, что знаю?..
А может, я сам не знаю, что я это знаю, или думаю, что не знаю, или… или… или… и…
Нет, что-то чересчур всё запутанно получается. Как урок грамматики какой-то. «Он знает, она знает, они знают, оно знает, оне знають…» Как там дальше… М-да. Мозги вывихнешь – столько думать. Хотя Серафима, поди, за пять минут разобралась бы. Если не спит. Да если даже и спит, что тут такого?..
Придя к такому решению, Олаф уверенно повернул направо, но перед самой дверью комнаты лукоморцев настороженно остановился. Показалось ему, или и впрямь из-за толстых резных дубовых досок доносился незнакомый голос?..
Гость? В такое-то время?
Прислушавшись к внутренним ощущениям, отряг пришел к определенному выводу, что незнакомцев на сегодняшний вечер ему уже хватило. Вот если бы друзья были одни… Он снова прислушался, но беседа, кажется, текла ровно, и гость уходить не собирался. С сомнением попереминавшись с ноги на ногу, отряг повернул на несколько дверей назад и постучался в номер Адалета. [17]
Никто не отозвался.
Он приложил ухо к полированному темному дереву.
Тихо.
Подергал медную загогулину ручки.
Закрыто.
Рыжий конунг вздохнул и пожал плечами. Видно, маг-хранитель еще не пришел от своего нового приятеля травника. Или уже крепко спит. Или занят подготовкой обещанного подарочка для туманной твари. Что, в конечном счете, для него, Олафа, приравнивалось к одному и тому же: закрытой двери и отсутствию возможности излить душу ворчливому, но опытному и мудрому старику.
Разочаровано выпятив нижнюю губу, рыжий воин вернулся в свой номер, разоружился, снял шлем, кольчугу и наручи, поплескал в лицо остывшей водой из тазика и завалился на кровать с твердым намерением уснуть. Но привычное душевное равновесие отчего-то упорно ускользало от него, а перед глазами всё вспыхивали будоражащей тревожной разноцветной каруселью видения то злобной фиолетовой ведьмы, то призрачной фигуры Аос, то пьяного завистливого министра, а потом опять, и снова-сызнова, и еще раз, и не раз…
Прокрутившись на жестком гостиничном ложе минут двадцать, уронив подушки и смотав на себя, как на веретено, все простыни, покрывала и одеяла, [18] отряг раздраженно рыкнул и сел. Через три минуты, с плащом из одеяла на плечах, он уже стоял на пороге лукоморцев.
– И тебе спокойной ночи, – протяжно зевнула с края кровати Сенька и стянула с ноги второй сапог.
– Он… давно ушел? – подозрительно зыркнул по сторонам конунг.
– Он?.. А, этот… как его… Вицли-Пуцли…
– Пополь Вух, – поправил ее муж.
– Во, точно!
– Кто такой? – настороженно сузил глаза Олаф.
– Чудак какой-то, – пренебрежительно пожала плечами царевна. – Вспомнил, что один его приятель должен был проезжать Багинот и обещал остановиться в этой гостинице приблизительно в это время. Так теперь он каждый вечер приходит сюда и ходит по комнатам, расспрашивает, не видал ли кто его дружка. Но поскольку единственные занятые комнаты сейчас – наша, твоя и адалетова, а вас с дедом не было, то особо долго ходить ему не пришлось.
– А чего этот дружок сам сразу к нему не идет? – отряг сразу увидел брешь в логике неизвестной породы Тополя.
– Да у них в прошлый раз размолвка вышла, вот и хочет теперь на нейтральной территории переговорить, помириться… – прикрыла ладонью следующий зевок Серафима.
– Долго сидел?
Супруги переглянулись.
– Конечно, бывает и дольше… – дипломатично выразился Иван.