– А на что ты тратишь гонорар, ежели не секрет, конечно? – не удержался от любопытства Граненыч.
– Естественно, на книги! – довольно улыбнулся библиотечный и продолжил: – Надо пригласить Кракова, объяснить ему наше непростое положение, попросить отыскать армию царства Костей и всё про нее разузнать! Вообще-то я его давненько не видел, даже мысли нехорошие в голову закрадываться начали уже было… Но вчера вечером он прилетел повидаться и сказал, что у него было сломано крыло, а теперь все в порядке, и он снова может летать!
– А он согласится? – апатия и уныние, словно осенние листья под напором урагана, слетели с благородного князя, и он загорелся новой идеей.
– Если попрошу я – то может быть…
– А чтобы наверняка?
– Чтобы наверняка, то должна попросить Обериха.
Кажется, это называется дежа-вю.
– Кто-кто?..
– Понимаешь, Митрофан, в жизни каждого человека… или представителя древнего народа, каковым являюсь я… всегда существует одна женщина, – сбивчиво заговорил библиотечный, – которая, как бы тебе ни было плохо и трудно, непременно поймет тебя, посочувствует от всей души… пожалеет так, что на сердце станет тепло и радостно, как бурной весной… Она поможет, не прося ничего взамен, поддержит, даже не спрашивая, нужно ли тебе это, так как прочтет всё в твоих глазах, приласкает, как солнышко в ненастье… И эта женщина…
– Да?..
– Эта женщина…
– Да?..
– Эта женщина – бабушка… – смущенно закончил хозяин библиотеки панегирик любимой.
– Твоя бабушка – дворовая? – нерешительно предположил Митроха после непродолжительного молчания, наполненного созерцанием. – Или как это называется у вас?..
– Моя бабушка – лешачиха! – с гордостью и нежностью ответил Дионисий, и глаза его под очками увлажнились.
Старая Обериха жила в самом дальнем уголке дворцового парка, там, где кончался тонкий налет цивилизации и начиналась настоящая глушь и дичь. Деревья и кусты, будто чуя защиту и заботу лешачихи, старались расти именно здесь, и среди них даже разворачивалась нешуточная конкуренция. Проигравшие экземпляры влачили жалкое существование, обрезаемые и подпиливаемые недрогнувшей рукой садовника по его или царской прихоти, в то время как преуспевшие в межвидовой борьбе образцы блаженствовали и процветали на неприступных для внешнего мира десяти сотках.
Не одно поколение садовников и их подручных, видя в существовании такого нетронутого уголка дикой природы личное и смертельное для себя оскорбление, вооружались пилами, ножовками, топорами и ведрами с садовым варом и побелкой, и с отвагой и беспечностью невежества выступали в поход против оберихиных палестин…
Назад возвращались немногие.
По крайней мере, в тот же день.
Остальных – без инструмента, шапок, сапог и большей части рассудка, с шальными глазами и несвязными речами, находили через неделю-другую – как правило, случайно. Дрожа и пристукивая зубами, местами подвывая от пережитого ужаса, они наперебой рассказывали, как столько дней подряд водил их по бурелому через тайгу проклятый леший, а когда им ненавязчиво напоминали об истинном размере поросшего деревами участка, начинали безумно хохотать.
После таких происшествий не поддающийся облагораживанию медвежий угол, как прозвали его во дворце, несмотря на полное отсутствие в нем медведей, надолго оставляли в покое.
Пока не приходил на государеву службу новый садовник, и все не начиналось с самого начала…
Некоторые, особо суеверные, поговаривали, что заросли эти заколдованы, так как их не тронул даже пожар, который разразился одной засушливой летней ночью несколько лет назад по неизвестной причине и погубил одним махом весь так тщательно лелеемый сад подчистую. Ревущий огонь, пожравший, не подавившись, всю культурную растительность, скамьи, беседки, статуи, садовый инвентарь, беспечно оставленные коротать ночь под звездами садовниками, и даже фонтанами, остановился у диких зарослей, словно налетел на железный занавес, нерешительно потоптался на месте и с пристыженными извинениями потух.
Популярности это событие несговорчивой лесополосе не добавило, но ныне здравствующее поколение работников секатора и лейки укрепилось в уверенности, что лучше обходить ее стороной.
Вот к такому замечательному уголку дворцового парка и прибыли в самом начале ранних осенних сумерек полный надежд князь Грановитый и нервно оглядывающийся по сторонам хозяин библиотеки.
– Ты кого-то боишься, что ли? – не выдержал Граненыч, когда они были уже почти у цели.
– Я?.. Нет, чего мне здесь бояться… Просто… с тех пор, как я ушел жить в библиотеку… я никогда не выходил на улицу. И небольшой приступ агорафобии – именно то, чего и следовало ожидать после стольких лет добровольного затворничества.
– Скольких лет? – полюбопытствовал Митроха.
– Столько не живут, – отмахнулся Дионисий и сделал решительный шаг вперед, в спутанные, словно давно нечесаные волосы неряхи, заросли орешника. – Но я твердо заявляю, что тебе тут опасаться нечего. Здесь нет ничего, что могло бы повредить тебе, пока я с тобой. Пойдем скорее. Мне так не терпится…
На улице еще разливался пепельный вечерний свет, но едва хлесткие ветки сомкнулись за спиной, как друзей окружила непроглядная тьма, как черная удушливая перина, отрезавшая не только закат, но и все звуки большого города, готовящегося ко сну. Кроме шуршания сухой травы под ногами и шороха раздвигаемых ими ветвей до них не доносилось теперь ни единого звука.
– Куда сейчас? – несколько тише, чем собирался, проговорил Граненыч.
– Не помню… – так же тихо и растерянно ответил библиотечный.
– Я думал, она тебя встретит.
– Может, она уже спит?
– В такую рань?
– Середина октября, – пожал невидимыми плечами Дионисий.
– И что ты предлагаешь?
– Давай пройдем еще – не исключено, что после неспешной прогулки по заповедным местам, бывшим мне когда-то вторым домом, я смогу вызвать в своей памяти местонахождение ее… ее…
Настороженная, но безобидная до сих пор тьма неожиданно вздохнула, зашевелилась, приобрела глубину и обдала пришельцев липким сырым воздухом с привкусом гнили.
– Так куда идти-то, говоришь? – непроизвольно поежившись, не слишком любезно посмотрел на друга Граненыч.
– К-кажется… туда, – определился библиотечный и уверенно двинулся вперед, рассекая маленьким плечиком недовольно заскрипевшие заросли и увлекая за собой Митроху.
Тьма, кажется, опешила от такого нахальства, удивленно отпрянула, мелькнув на секунду мелкими звездочками над головой, но этим проявление ее слабости на сегодняшний вечер и окончилось. Мрак взвился из-под самых ног чернильными клубами, и они очутились в самой полной и непроглядной мгле, какую только могла породить защитная магия залегшей на зимовку старой лешачихи.