– Сам ты – прозябаешь, – любезностью на любезность ответил Олаф и, припомнив вторую часть предложения, нахмурился и спросил: – И отчего это они неполноценные?
– Оттого, что не отряги, конечно, – снисходительно усмехнулся баритон. – Признайся, разве ты сам никогда не думал о такой несправедливости? Почему твои соотечественники должны надрываться на тощих полях как последние рабы, чтобы получить кусок хлеба, когда какие-то шантоньцы, хорохорцы или вамаясьцы как селедка в майонезе катаются? Разве было бы плохо, если бы они платили вам дань, обеспечивали бы твоих соотечественников – от мала до велика – всем, от продуктов до одежды, от оружия до кораблей, а вы только правили бы ими? Подумай сам – не будет больше среди славного племени отрягов ни бедных, ни голодных, ни уставших, ни обиженных судьбой – потому что судьба теперь для них – это ты! Неужели ты способен отвернуться от них, подвести, предать, когда всего одно твое слово отправит их в светлое будущее?! Всё в твоих руках, конунг! Тебе по плечу осчастливить всех отрягов до единого в одну минуту, навсегда освободить людей, с которыми ты ходишь по одной земле, дышишь одним воздухом, от горя и забот! Ты можешь легким движением руки поставить их на место, причитающееся им самой историей!
– На какое такое место? – недоуменно нахмурился конунг.
– На какое место? Какое место?.. Какое место?! Но разве ты не знаешь? – пораженно выдохнул Гаурдак и застонал, словно от невыносимой душевной боли. – Нет, он не знает… и он не знает!.. Проклятые южане… ничего святого… мерзкие делишки, предательские мыслишки… гадостно-то всё как… противно… низко… подло… Лишить целый народ истории, памяти, славы предков!
– Погоди, о чем ты сейчас говоришь? – встревожился отряг.
– О том, что те, кого ты так защищаешь и жалеешь, кого называешь своими друзьями, лишили твой же народ прошлого! Великого прошлого!
– Нормальное у нас прошлое, и всё на месте, никуда не лишилось, – настороженно возразил Олаф.
– Вот именно – нормальное, – горько усмехнулся баритон. – А должно быть – потрясающее! Легендарное! Головокружительное! Но кто из вас это сейчас помнит… Даже старики… Даже боги… А я – да. Я помню. Сотни лет слава отрягов как доблестного, мудрого, справедливого народа, нации исследователей, ученых, поэтов и воинов гремела по Белому Свету. Ингольф Летописец! Леннар Морепроходец! Рагнар Сладкоголосый! Ульрик Зодчий! Сигурт Мечтатель! Эти имена представляли тогда науку и культуру Белого Света! Гиганты мысли! Таланты! Окрыленные богами гении! А известно ли тебе, известно ли кому-нибудь из ныне живущих, что границы Отряжской империи простирались от берегов Вамаяси до гор Эйтна, от лесогорских лугов до песков Сулеймании? И что правление отряжских конунгов было образцом законности и гуманизма… только не спрашивай, что это такое… потом объясню… Золотая… нет, аль-юминиевая эра белосветской истории! Сказка, скрещенная с былью!.. И все шло самым чудесным образом, пока из зависти презренные южане не объединились коварно и не напали на колыбель твоих предков. Доблестные воители Отрягии сражались как львы… нет, как прайды львов каждый!.. Но и лев не может устоять, если на него навалится стая гиен…
Олаф скрипнул зубами, дрогнул, словно потянувшись за топором – и Гаурдак сочувственно вздохнул, но теперь его голос не просто рассказывал. Почувствовав слабину, он, словно репей, что просовывает маленький корешок в незаметную щель в каменной глыбе, чтобы потом разорвать ее, плел свое заклинание. Поверь хоть единому слову – и ты пропал. Яд его измышлений, приправленный и усиленный скрытыми желаниями и страхами жертвы, проникает в душу все глубже и прочнее, и уже невозможно ни стряхнуть его, ни отогнать. И сейчас лукавый репей проник корнями в самое сердце камня, и оставалось приложить лишь крошечное усилие, чтобы неприступный еще недавно монолит рассыпался, как комок сухой земли:
– Да… какая жалость, что ты, величайший герой и защитник своего народа еще не был рожден… Может быть, исход этой битвы был бы иным… кто знает… Но тогда случилось страшное: империя твоих прапрадедов рухнула под ударами варваров, была разорвана неблагодарными холопами на кусочки, и остатки твоего народа – великого народа, многострадального, гордого – были загнаны на голые скалы дикого Севера как какие-нибудь бешеные звери. В огне пожарищ сгорели отряжские дворцы, универси… школы для взрослых, библио… склады для книг. Дивные города, равных которым Белый Свет не видывал и не увидит, остались лежать в руинах, омытых невинной кровью отряжских женщин и детей. А их крики – жалобные крики растерзанных заживо кротких душ – погребальными колоколами до сих пор звенят над выжженными пустырями, призывая долгожданного мстителя…
Олаф почувствовал, что перед глазами его поднимается алый туман ярости, подался вперед, рыча нечто нечленораздельное, стиснул кулаки, точно готовясь к драке – и вдруг услышал сдавленный вскрик, а за ним – еще один:
– Руку сломаешь!!!
– Что?..
Словно сорок ушатов ледяной воды опрокинулись на его голову, и он вздрогнул, очнулся от морока и замер, тяжело дыша и борясь с желанием схватиться за голову и броситься бежать, куда глаза глядят.
Нельзя разжимать пальцы, нельзя размыкать круг, нельзя, нельзя, нельзя…
– Можно, – прошептал в его ухо вкрадчивый баритон. – Назло коварным южанам – сделай это! Вспомни о невинно убиенных, о былой славе, о двуличии и предательстве так называемых друзей… Кровь младенцев взывает к тебе с того света! Пусть они поплатятся, попляшут и поплачут – кончилось их змеиное время! Наступило время северных львов…
Бархатный голос больше не шептал – он грохотал теперь сталью былых и будущих побед, призывая на битву:
– …Ведь ты хочешь проучить их, отомстить за мучения своего народа, восстановить справедливость, хочешь, хочешь, ХОЧЕШЬ!!!
– Восстановить… Отомстить… Проучить… – чувствуя, что снова проваливается в кровавую пелену боевого неистовства и не в силах бороться с этим, задыхаясь, повторял конунг.
– Отомстить Ахмету! Эссельте! Ивану!
– Отомстить… Ахмету… Эссельте… Ивану… Отплатить им… за невинно убиенных детей… женщин… младенцев…
– Да! Отплатить! Расквитаться! Разорви круг – и мы победим всех! Я тебе помогу!
– Д-д… Н-но… Н-нет… нет!.. Они не могут… не могли… – яд леденящих кровь видений палил и терзал растерянную, сконфуженную душу отряга, но что-то маленькое, зажатое в угол и почти раздавленное, упрямо не сдавалось и твердило остервенело: – Я… н-не верю… н-нет…
– Не веришь?! Так увидь своими глазами, как это было!!! – возопил полубог, и перед мысленным взором отряга предстал ослепительно-прекрасный город в огне, а на фоне рушащихся беломраморных стен – южный варвар в красном кафтане и с иссиня-черным мечом.
В другой его руке был зажат надрывающийся от плача ребенок. Варвар поднял голову, и Олаф с ужасом понял, что лицо чужеземного воина было ему знакомо. Это было лицо… лицо… лицо… Лицо Ивана!..