– Кириан… – терпеливо вздохнула Эссельте.
– Я… забыл… то есть, не знал… ваше высочество…
– Не знаю, как ты еще собственную голову не забыл, – съязвила Серафима, отрываясь от кружки. – Балалайки свои так сложил…
Бард стиснул зубы так, что желваки заиграли, но снова промолчал.
– Ну хорошо. Сыпь из этого. Тогда сам будешь пить без сахара, – махнул рукой Олаф, и бард яростно принялся размешивать твердые белые кубики сахара в горячей воде.
– Сахар для памяти вреден, – ухмыльнулась Сенька.
– А пока мы допиваем, сыграй нам, – приказала Эссельте.
– Что ваше высочество и ваши величества желают услышать? – передавая кружку Агафону, спросил он.
– Ну… что-нибудь классическое, может? – пожал плечами Иванушка.
– О Гвенте? – предложила гвентянка.
– Про войну! – приказал отряг.
– И природу, – выразил желание чародей.
– Не очень длинное, – уточнила Серафима.
– И негромкое, – попросил Иван.
– Но повеселей, – посоветовал Масдай.
– И лиричное, – решила Эссельте.
– Как прикажете, ваше высочество, – отодвинув свой чай, давно остывший и так и не тронутый, менестрель извлек из кучи инструментов лютню, быстро настроил, опустился на землю, откашлялся торопливо и затянул:
– Ныне спою я вам песнь о любви беспримерной,
Той, что в веках остается и сердце тревожит…
– Опя-а-а-ать!!!.. – застонал отряг. – Да забудь ты эту тягомотину! Про сражения, я сказал!
Кириан снова откашлялся, неровно проиграл вступление и грянул:
– Итак, приступим. В славном Гвенте
Конначта собирает рать,
Войска растут по экспоненте,
Соседей надо покарать…
– Слева нас рать, справа нас рать… – передразнила певца Сенька, издевательски наморщив нос. – Сроду таких убогих стихов не слышала… Сам сочинял? Видно… можешь не признаваться. Давай-ка что-нибудь другое хоть, что ли… пиит…
Бард вспыхнул, потупил очи, провел дрожащими пальцами по струнам и начал:
– О Гвент! Священная держава
Крестьян, купцов и рыбаков.
Взгляни налево иль направо…
– Ки-и-иря-а-а-а!!!.. – закатив страдальчески очи под лоб, простонал Агафон. – Ну откуда ты только это старье вытряхиваешь?! Мало того, что ты им мучил нас всю дорогу, так еще и сейчас мозги заливаешь!
Музыка сначала нерешительно убавилась в громкости, потом стихла.
– Можно что-нибудь актуальное сыграть? – мрачно выдавил Иван, глядя под ноги.
– Вот-вот! На злобу дня! Ударить лютней по ренегатству и самозванству! – горячо поддержала его супруга.
– Извольте, ваши высочества, – с каменным лицом поклонился бард, вдохнул, прикрыл глаза и запел:
– Как ныне сбирается демон восстать,
Весь мир уничтожит он вскоре.
Но будет возможность его обуздать,
Ведь все пять наследников в сборе.
Эссельте и Олаф, Иван и Ахмет —
Наследники точно, сомнений здесь нет.
Но пятый наследник, премудрый Анчар,
Глава ренегатовой банды,
Великий искусник магических чар,
Меж них как товар контрабандный.
Не знает никто, где он был много лет,
Печати «наследник» на лбу его нет…
– Погоди, что-то я не понял, ты кому тут дифирамбы поешь? – прищурился и склонил голову набок Агафон.
– Премудрый у нас тут один, и это – вот! – Олаф гневно насупился и ткнул пальцем в сторону специалиста по волшебным наукам так яростно, что тот непроизвольно шарахнулся. – У нас в Отрягии таких сочинителей, как ты, варгам на приманки пускают!
– Вас четверых он утоптал в одну строчку, а про этого изменника написал целую песнь? – потрясенно выговорил Масдай, словно не веря ни собственным словам, ни предыдущим впечатлениям о барде, потому что реальность оказалась в миллионы раз ужаснее.
– Но я еще не закончил… там дальше есть про… – не прерывая мелодии, попытался оправдаться Кириан – но его уже никто не слушал.
– Полчаса, кажется, прошло уже, – обращая внимания на менестреля не больше, чем на муравья под ногами, деловито поднялась царевна. – Надо кормить больного и трогаться.
– Кириан! – нетерпеливо возвысила голос гвентянка. – Неси еду – что там у нас осталось! И перестань бренчать, наконец – раздражает! Мой отец тебя не для этого со мной отправил!
– И кстати, играешь ты ничуть не лучше, чем поешь, – холодно сообщил Ахмет. – А поешь лишь немногим приятнее голодного шакала в безлунную ночь.
– Да, ваше величество, – плоским безжизненным голосом подтвердил музыкант, торопливо отложил инструмент и вернулся к обязанностям кухарки.
Сумерки опустились на Красную горную страну исподволь, незаметно похищая один багровый луч заходящего солнца за другим, пока от заката, горевшего всеми красками пожара на маковом поле, не осталась лишь синеватая тьма с розовым румянцем застигнутого на месте преступления воришки.
При гаснущем свете дня Масдай случайно заметил темное пятно в отвесном склоне горы в километре от них: так путники оказались обеспечены на ночь лагерем.
Исследования «пещеры инкогнита» не заняли много времени: промытый когда– то водой коридор уходил вглубь скалы метров на десять, поднимался резко вверх и терялся во мраке. Пол пещеры, хоть и слегка покатый, для спокойного сна был пригоден, [115] чем минут через двадцать, умяв в темноте холодный ужин, компания и воспользовалась.
Часовому, назначенному охранять не столько товарищей от врагов, сколько пленного ренегата от самого себя, было выдано кольцо Серафимы и наказ глядеть в оба, а в случае чего перед смертью хрипеть громко, чтобы остальные успели проснуться.
Надо ли говорить, что роль караульного выпала Кириану.
Озябший и уставший, он без аппетита сжевал кусок черного хлеба с сыром и запил половиной кружки холодной воды – больше ему не выделили, сославшись на то, что остальной своей порцией он полил камни на дневном привале. А когда все, наевшись и наговорившись, отошли ко сну, он хмуро завернулся в плащ и пристроился у стены на посту номер один – у изголовья Анчара, в глубине пещеры, поодаль от лежбища сладко посапывающих высочеств и величеств.
Ренегат не спал: лихорадка, несмотря на усилия и снадобья Эссельте, с наступлением ночи заново взялась за свою жертву. Дыхание его было тяжелым и прерывистым. Время от времени он ворочался на постели из запасных одеял и курток и сдавленно коротко стонал, если ненароком тревожил раненое плечо.