25 апреля 1919 года. Симферополь
К нам приходил Е-Б. Говорил, что большевикам нужны маленькие труппы, в три-четыре человека, которые станут ездить по Крыму, в том числе и по батальонам с полками, декламировать революционные стихи и показывать отрывки из пьес. Всем нам страшно подумать о том, чтобы в такое время куда-то ездить. Мы живем не очень далеко от городской окраины, и наша хозяйка (она сразу же сдружилась с Татой) каждый день пугает нас очередной порцией страшных новостей.
Город очень сильно изменился. Совершенно не пахнет весной. Все вокруг серое, хмурое. Небо тоже хмурое. Очень тревожно. Все ждут, что со дня на день высадятся французы или англичане. В немцев никто не верит, у немцев дела плохи, и им не до Крыма.
Нас всех зарегистрировали и выдали продуктовые карточки. Карточки есть, а продуктов нет. Тата варит крапивные щи. Видела во сне родителей.
2 мая 1919 года. Симферополь
С приходом красных И. куда-то исчез, а вчера нашел нас на новом месте и рассказал, что устроился в контору с непроизносимым названием, в которой печатают листовки. Принес одну со своими стихами. Я не сразу поняла, что это стихи. Никакой рифмы, совсем нескладно. Не смогла скрыть своего разочарования. И. обиделся, отобрал у меня листовку и сказал, что это особенные стихи. Их надо слушать, а не читать. Прочел сам, читал очень громко, почти кричал. На слух стихи звучали еще хуже, но я похвалила, чтобы не расстраивать И. окончательно. Новые времена, новые порядки, даже поэзия новая. Ничего не понимаю. Немного завидую И., который смог легко приспособиться к этой новой жизни. Наша инженю О. К. попыталась куда-то устроиться, но у нее не получилось. В театре проходят собрания, одно за другим. Е-Б. обещает скорый ангажемент. Какой ангажемент? Мы никому не нужны и не знаем, что нам делать. Уехать невозможно и не на что.
Тата слышала, будто в Ялте был погром. Газеты не выходят, на митингах о положении дел не рассказывают, только твердят, что советская власть в опасности, кругом одни враги. Ходят слухи, что белые перешли в наступление. Уже шестой год мы следим за тем, кто наступает, а кто отступает! Шестой год! Будь прокляты все войны на свете! Уже невозможно поверить в то, что когда-то я сама считала, что война с немцами закончится нашей победой через один или через два месяца. Какой же наивной я была!
3 июня 1919 года. Симферополь
Бедная Павла Леонтьевна совершенно не чувствует себя именинницей. Тата сберегла к этому дню вишневую наливку, мне удалось достать коробку печенья, а у запасливой С. И. нашелся шоколад. Гостей не ждем. Сейчас никто не ходит по гостям, да и вряд ли нашим хозяевам придется по душе шумная актерская компания. Кроме того, мы живем в таком месте, где по вечерам страшно ходить.
20 июня 1919 года. Симферополь
Симферополь вместе со всем Крымом снова «побелел». С. И. шутит, что у нас нынче полосатая жизнь. То красная полоса, то белая, а если хорошенько присмотреться, то становится понятно, что все они черные. Белые вернулись, мы даем спектакли, но публика уже не та, что прежде. Никакого лоска, никакого шика. В офицерах уже днем с огнем не найти той бравой молодцеватости, которая мне нравится. Все какие-то уставшие, запыленные. Таких и прежде хватало, но между ними мелькали бравые. Сейчас же бравых нет совсем. Офицеры гуляют с дамами в нечищеных сапогах. Это я к слову, а не с осуждением. Не станет же офицер сам чистить сапоги перед входом, а все чистильщики сапог вдруг куда-то исчезли. Наш все знающий Е-Б. говорит, что чистильщики были шпионами красных, поэтому и ушли вместе с ними, но я не верю в то, что все чистильщики могли быть шпионами. Предполагаю, что при красных они остались без заработка, вот и разошлись кто куда. Многие ушли из Симферополя. За пределами столицы легче прокормиться. Нам некуда идти. Нас держит театр. Красные оставили театр в ужасном состоянии. Зрительный зал загажен, кресла сломаны, обивка разодрана. Занавес (он на наше горе был красным) разодрали на знамена. Декорации разбиты. Е-Б. сокрушался, что не успел вывезти декорации, но я не представляю, куда бы он их мог увезти. Исчезли все люстры. Если на дверях нет ручек, это еще полбеды. Часто и самих дверей нет. Гримерные пропахли портянками и махоркой. Их приспособили для проживания при помощи тех самых недостающих дверей. Дверь кладется на два стула и получается кровать. В коридоре мне под ноги бросилась огромная крыса. От моего вопля она подпрыгнула и убежала. В театре прежде никогда не было крыс. Зданию всего восемь лет, оно содержалось в порядке. Точно так же не было крыс и в нашем таганрогском доме. Когда у отца спрашивали о причине (у соседей крыс было много), он отвечал, что крыса, подобно человеку, не живет там, где нечем поживиться. Не собирайте по углам объедки, держите в порядке подвалы, и у вас тоже не будет крыс. Ужасно боюсь крыс. Теперь буду ходить и шарахаться от каждой тени. Больше всего боюсь увидеть крысу на сцене. Решила, что стану сильно топать ногами. Громкий топот распугивает крыс. В театре сильные сквозняки, много разбитых окон, на стенах следы от пуль. На мой взгляд, мало что может быть ужаснее следов от пуль на стенах театра.
Е-Б. сумел добиться приема у генерала Шиллинга [67] . Не представляю, как ему это удалось. Генерала тронуло бедственное положение театра и нашей труппы. Он дал распоряжение отремонтировать театр, а также распорядился выдать нам немного денег и, что самое ценное, продукты (крупы, консервы, сухари), чтобы поддержать нас до открытия сезона. Мы чувствуем себя Крезами. Сердечно распрощавшись с нашими хозяевами, мы переехали обратно. В доме, из которого нас выселили, располагалось какое-то солидное ведомство, потому что здесь не пахнет портянками и махоркой и довольно чисто. Мебель другая, но комнаты те же самые, и это вызывает ощущение того, что жизнь начинает налаживаться. Я очень дорожу такими ощущениями. Стараюсь находить их повсюду, где только можно. Открылась кондитерская – жизнь налаживается, извозчиков стало больше – жизнь налаживается. Очень хочется, чтобы жизнь наконец-то наладилась. Как только заработала почта, отправила письмо в Таганрог.
В нашей труппе ожидается пополнение (так мы шутим). Наша инженю О. К. оказалась в интересном положении. Мы гадаем, кто мог быть отцом ребенка. Одни подозревают Е-Б., другие же нашего Р., который принимает большое участие в О. К. Я не считаю участие признаком отцовства. Доброта Р. общеизвестна. Узнав, в каких обстоятельствах оказалась О. К., он решил ей помочь. Тяжелым временам не удалось окончательно истребить человечность в людях. Но вынуждена признать, что разного рода невзгоды ожесточают сердца. На днях я увидела на улице мужчину, поразительно похожего на моего отца всем: и лицом, и статью, и походкой. Сходство было настолько велико, что я забежала вперед, заглянула ему в лицо и, когда поняла, что ошиблась, горько расплакалась. Я плакала посреди тротуара, а люди обходили меня, и никто, кроме полицейского, не спросил, что со мной произошло. O tempora! O mores! [68]