Если разобрать все мои роли, то наибольшим успехом пользуется Настя из «На дне». Я не могу понять, в чем причина. То ли в моей игре, то ли в том, что она проститутка. Падшие женщины теперь считаются жертвами царизма. Каждую женщину приводят на панель свои причины. Не могу понять, при чем тут царизм? Царизма нет уже который год, а проститутки остались. На Лазаревской [168] , возле городского сада, их можно встретить даже днем.
17 октября 1922 года. Симферополь
Любовь к миниатюре у меня с детства. Сколько себя помню, всегда любила что-то изобразить, но сама ничего не придумывала. Вчера придумала, и это вышло случайно. В разговоре с Павлой Леонтьевной вспомнила вдруг, как в первый раз получила в Москве деньги от отца. Мама написала, что я могу обращаться за деньгами в контору Блока (не поэта, а другого Блока, маклера) в Малом Коковинском переулке [169] , Блок был деловым партнером отца. Отец попросил его открыть мне кредит, чтобы при необходимости я могла бы сразу же получить столько, сколько мне требуется. Так было удобнее для всех. Мне не пришлось бы ждать, пока отец получит телеграмму и не вышлет мне деньги почтой. Отцу было меньше хлопот, и экономились какие-то копейки, которые платили за перевод денег. То в самом деле были копейки, но мой отец привык экономить где только можно. Говорил: «Сэкономил – значит заработал». Привычка к экономии удивительным образом сочеталась в нем со щедростью. Когда в нашей таганрогской синагоге не смогли собрать денег на покупку фисгармонии (все хотели музыку, но никто не хотел платить за инструмент), отец купил ее сам.
Я плохо знала Москву, и вдобавок мне было неловко обращаться за деньгами к незнакомому мне человеку. Я заблудилась в арбатских переулках и от волнения начала заикаться. Хотела спросить, где находится Малый Коковинский, а получалось какое-то «ко-ко-ко». Рассказывая об этом Павле Леонтьевне, я немного сгустила краски. Заикалась сильнее и, чтобы больше походить на курицу, хлопала себя ладонями по бедрам. Павла Леонтьевна смеялась до слез и сказала, что с этим рассказом можно выходить на сцену. Хочу подготовить несколько миниатюр, вот только припомню еще нечто смешное.
25 октября 1922 года. Симферополь
Некоторые пережитки старого режима оказались весьма живучими. В городе организована особая комиссия по борьбе со взяточничеством. Без работы комиссия не скучает, взяточники находятся везде, причем большинство из них партийные. Берут не только деньгами, но и всем, что дают, хоть селедкой, хоть водкой, вернее самогоном. За большие взятки могут и расстрелять. Кругом митинги, у нас в театре тоже состоялся митинг. Нужно было непременно найти среди нас хотя бы одного взяточника и критиковать его. За неимением других, критиковали нашего монтера Т., который не берется ничего делать, пока не поднесут-попотчуют. Т. обещал исправиться. Ввиду малого размера взяток постановили не передавать дела Т. в комиссию, а взять его на поруки. Приглядывать за ним поручили лично председателю месткома Ю. В., который еще больший пьяница, чем Т. Послали кошку за маслом [170] . Теперь они станут пьянствовать вместе.
30 октября 1922 года. Симферополь
Мы стараемся расходовать наши запасы очень экономно, с таким расчетом, чтобы их хватило до весны. Тата изощряется неимоверно. Она запасла сушеных яблок, грибов и трав, которые помогают ей разнообразить наш скудный рацион. Летом положение улучшилось, но с наступлением осени ухудшилось. Надеемся, что следующая весна будет лучше этой. Нам увеличили пайки. Павле Леонтьевне удалось пристроить Тату уборщицей в театр, благодаря чему она теперь получает не иждивенческий, а рабочий паек. Часто за нее приходится убираться мне. В роли уборщицы я очень грозна. Стучу шваброй о пол и пытаюсь ткнуть ею тех, кто мешает мне убираться.
Взяли Владивосток. Мы репетируем пьесу о дальневосточных партизанах. Это пьеса одного местного революционного драматурга, которую он написал в прошлом году о крымских партизанах. В ней заменили кое-какие имена и названия. Севастополь стал Владивостоком, татары превратились в тунгусов, а Врангель – в Дитерихса [171] . Переделка сделана крайне небрежно, с ошибками. Белые офицеры рассуждают о том, что они станут делать в Константинополе, хотя им следовало говорить о Шанхае, а красные партизаны ждут прихода товарища Фрунзе [172] , вместо того чтобы ждать Уборевича [173] . Репетируем наскоро, без особого старания. Пьеса – дрянь, персонажи скучные, говорят неживым языком. Спектакль нужен срочно, к празднику, и сыграем мы его всего один-два раза.
3 ноября 1922 года. Симферополь
В Москве собираются построить «Дворец Труда» с аудиторией на 8000 человек. Уже объявлен конкурс. Я не могу вообразить такую огромную аудиторию. Что будет видно и слышно из задних рядов? 2000 мест Большого театра кажутся мне пределом возможного [174] . Но не 8000!
6 ноября 1922 года. Симферополь
Был в гостях М. Он уже третий месяц поправляет здоровье в клинике, чувствует себя лучше. Мы сейчас видимся редко, потому что М. увлечен работой над новой поэмой. М. пишет по-разному, вернее, вдохновение к нему приходит то на минуту, то надолго. Если надолго, то он превращается в затворника. М. всегда до всего есть дело. Он постоянно в ком-то принимает участие или о чем-то беспокоится. Сейчас он недоволен состоянием, в котором находится здание офицерского собрания на Долгоруковской, которая теперь Либкнехта. В прошлом году здание отдали музею, но оно для него совершенно не годится. В картинной галерее на втором этаже сыро из-за протекающей крыши, на первом сырость идет из подвала. Я заметила, что когда М. сердится, то становится немного похожим на нашего таганрогского раввина Бравермана. Хмурят брови они одинаково, но взгляд при этом у обоих остается добрым.