Чародей, разжав кулак, с сожалением поглядел на оставшиеся сотни две зернышек-фонариков, заметно потускневших, погрустневших и отчего-то переставших размножаться, и с грустным мычанием водрузился на кучу сухих еще недавно веток.
– Дай… мне… фонарей… тоже… – повелительно протянула руку принцесса. – Не хочу… в темноте сидеть.
Школяр перестал стараться определить, в каком боку у него больше колет, а в каком – режет, выдохнул сквозь стиснутые зубы, встал, отсыпал в пригоршню ее высочеству половину, поймал суровый сверлящий взгляд, и молча отдал всё.
– Объявляю привал… на три минуты… – дождавшись, когда раскат приближающейся грозы уляжется, напыщенно объявила принцесса, будто восседала на троне в шелках и горностаях, а не на гнилом бревне в мокром изодранном платье.
– Но гугни… – начал было Агафон, нервно оглянувшись.
– Гугень… Единственное число… Остался далеко позади… И не надо меня пугать, маг. А еще… откровенно говоря… я не поняла… почему мы бежали от этого урода? И это с двумя вооруженными рыцарями и волшебником! И после этого мы рассчитываем вызвать на бой самого Гавара?
Если бы в лесу было достаточно светло, чтобы обменяться сконфуженными взглядами, два рыцаря и волшебник непременно бы это сделали. [13] А тем временем ее высочество надменно продолжала холодно-язвительным тоном:
– Надувать щеки и выпячивать грудь, когда поблизости нет зверя страшнее комара, кое-кто из здесь присутствующих готов хоть целый день подряд. Но стоит какой-то зеленой мартышке показаться из кустов, как все герои несутся наперегонки со всемогущим кудесником так, что ни один монстр их не догонит. Кто из самых отважных крикнул «дуем отсюда быстро»?
– Ну, я, – хмуро сообщил студент. – Если я не вспомнил сразу их размеров, это не значит, что всё остальное забыл тоже.
– Забыл – или не знал? – ехидно хмыкнула Изабелла.
– Гугни хоть и укладываются на ночевки порознь, но недалеко друг от друга, – целенаправленно не замечая издевки, угрюмо продолжил школяр, словно отвечал урок. – И стоит одному заорать, как самые ближние прибегают на зов за считанные секунды и начинают лупить без разбора по всему, что оказывается вокруг. Чуть позже прибегают те, которые были подальше, и добивают то, что ускользнуло от первых. Групповой инстинкт выживания. На гугня не рискует напасть даже шестиногий семирук. Ну если только очень голодный… И то только один раз.
– Двум воякам и одному колдуну уж можно было сделать так, чтобы он замолчал! – словно не слыша слов чародея, заявила принцесса.
– Вернуть ему дубину и спеть колыбельную? – раздраженно фыркнул чародей.
– Ну если у кое-кого из здесь присутствующих больше ни на что не хватает ни фантазии, ни храбрости, кроме как улепетывать от собственной тени… – презрительно воззрилась Изабелла на жениха.
– Я не улепетывал! – Лесли подскочил, словно сидел на Гаваре. – Я… прикрывал отступление!
– Ах, какая невиданная отвага! – язвительно скривились губы королевской дочери. – Я рада, что твой язык работает даже быстрее, чем твои ноги, царевич. Чего не скажешь о твоих руках с топором, которым ты так любишь потрясать!
Лесли открыл возмущенно рот, словно собираясь, наконец, высказать всё, накопившееся за полдня их знакомства, но вспомнил помолвку, представил грядущую свадьбу с дочерью самого короля, почти ощутил на макушке вес будущей короны…
Короны Шантони!
Елки-палки деревянные, разве всё это не стоит одного-двух бранных слов от нареченной?!
Трех-четырех?…
Пяти-шести?…
Семи-восьми?…
Десятков?…
Каждый день?…
Подумаешь, гордость…
Причем тут гордость, если речь идет о…
О чем?
Ах, да… о короне… Короне Шантони…
Ну, конечно же, она стОит всего этого, и даже больше!
Только чего уж больше, почему-то у лесоруба не представлялось, сколько он ни пытался…
А между тем, Изабелла, прекрасная и язвительная, со сладким ядом в вежливом голоске продолжала:
– …Ну, а ты, шевалье, скажи теперь, что это было не бегство вовсе, а перегруппировка из стратегических соображений!
– Из морально-этических, – тихо огрызнулся за сосредоточенно молчащего де Шене Агафон.
– Ага, понятно! Вы не хотели подвергать опасности мою драгоценную жизнь!
– Скорее, жизнь этого несчастного ограбленного существа, которое так удобно обозвать уродом и приказать убить, оттого что оно не пресмыкается… перед кое-кем из здесь присутствующих… только потому, что ее отец носит металлическую шапку с зазубринами… – еле слышно пробурчала Грета, угрюмо ощупывая свою ногу, лишившуюся порванного башмака, но приобретшую множество порезов и заноз.
Как оказалось, еле – но слышно.
– Что ты там сказала, ведьма? – подалась вперед и возмущенно прищурилась Изабелла.
– Погода, говорю, хорошая, – развела губы в деревянной улыбке дочка бондаря.
– Нет, ты что-то про меня сказала! И про моего отца!
– Повторить? – оторвалась от изучения ноги и ответила прищуром на прищур Грета.
– Что бы она ни сказала, вам послышалось, ваше высочество, – метнув на нее быстрый предупреждающий взгляд, галантно заверил принцессу Люсьен. – Ученица волшебника считает, что это существо было очень безобразным.
– Нет, эта хамоватая деревенщина сказала что-то другое! Агафон, что? Ты ведь слышал!
Оба Агафона синхронно закачали головами.
Настоящий, вовремя спохватившись, спешно изобразил рабочий момент производственной гимнастики молодого мага – три качания, три кивания и интенсивное вращение головой по часовой стрелке.
– Ничего не слышал. Дождь шумел, ваше высочество, – безуспешно пытаясь подавить почти неприличное злорадство, проговорил фальшивый, исподтишка показывая бывшей пассии кулак.
– А, кстати, что у тебя с ногой, мадемуазель Грета? – переводя светскую беседу в более спокойное русло, вытянул шею Люсьен в сторону дочки бондаря, напряженно сжавшей губы в ожидании схватки.
– Посветить? – живо присоединился к нему студент и, не дожидаясь ответа, вытянул из кармана палочку и взмахнул.
На кончике ее появилась и повисла крошечная капля, сияющая нежным медовым светом.
– Для прогулки по лесу надо выбирать обувь понадежнее, мадемуазель ведьма, – озабоченно прищелкнул языком шевалье, обозревая открывшуюся картину не тяжких, но очень болезненных телесных повреждений.