– Леший!!!.. – дико взвизгнула и закрыла лицо руками принцесса.
– Кабуча!!! – опомнился и взревел чародей, выбросил вперед руку с палочкой, разинул и закрыл несколько раз рот, ища и не находя подходящее заклинание.
Неодолимая, как отлив, обратная волна почти затащила неистово сопротивляющегося юношу в отверстую пасть. Женщины заголосили – истерично, тонко, пронзительно, и Агафон, не отдавая себе отчет в том, что делает, выкрикнул заключительные слова единственного готового к применению заклинания – ненавистного, неработающего заклинания материализации лодки.
Рассчитывал ли он, что в случае успешного срабатывания утлое суденышко может встать монстру поперек горла, или что рыцарь ухватится за него и сможет продержаться на плаву, и рассчитывал ли он хоть что-нибудь вообще, когда проорал два завершительных слога – узнать уже вряд ли удастся, потому что с самодовольным донельзя видом его премудрие каждый раз теперь отвечает, что именно так всё и было задумано…
Но так, иначе, или вовсе никак – струя аквамариновых брызг выметнулась из кончика палочки подобно салюту в честь морского бога и ударила громадное чудовище в желтый, как начищенный самовар, лоб. Сомкнувшиеся зубы гулко клацнули, словно решетку на воротах уронили, отсекая злополучного шевалье от внешнего мира, и в тот же миг паутина молний, слепя привыкшие к полумраку глаза, окутала прожорливую тварь неистовой плотной сетью…
А когда пропала – люди ахнули.
Вместо башки на волнах черного озера мирно покачивалась, погрузившись до половины, вся исполинская рыбища. В отсветах далекого костра тусклые блики играли на ее чешуйчатом боку, отливавшем лимонной медью. Отверстая еще несколько секунд назад пасть была плотно сомкнута, выпуклые глазища темны, плавники неподвижны.
– Сдохла?… – сипло предположила крестьянка.
– А Леший?… – на грани рыдания прошептала Изабелла.
– Она… успела его проглотить, деточка… – легла на ее плечо тонкая, покрытая царапинами и грязью рука тетушки. – Мужайся, Белочка…
– Леший, Леший, Люсьен!!!.. – грань обломилась, и горькие, бессильные слезы полились рекой, промывая дорожки в бурой грязи на щеках принцессы. – Проклятая тварь! Маг, сделай что-нибудь, сделай, сделай же!!!..
– Ну… что я сделаю… – неловко отводя глаза, болезненно покривился и выдавил студент. – Если бы хоть чуть-чуть пораньше… на несколько секунд…
Если он думал таким образом успокоить ее высочество, то сильно ошибался: до того, как необдуманные слова слетели с его губ, она жаждала крови только рыбы…
– Но я же… Я же ничего не мог поделать!.. Это не я!.. Это она сама!.. Форс мажор!.. Фата моргана!.. Переплетуум нобиле!.. – лихорадочно пытался изобрести оправдание школяр, сжимая перед собой палочку будто очень маленький и очень не предназначенный для этого щит и отступая к стене под кипучим напором гнева Изабеллы. – И это была ваша идея… макать его в воду!.. Не моя!.. И я же сделал, что мог!.. Героически!.. Почти!.. Хоть и не мог ничего!..
С таким же успехом он мог попытаться уговорить лавину остановиться на крутом горном склоне и спокойно вернуться на покинутое место.
Но что не вышло сделать у одного волшебника, получилось у двух женщин.
– Боже всемилостивый!.. – ахнули хором герцогиня и Грета за спиной принцессы.
Агафон уперся лопатками во влажный камень арки и заметался тоскливым взглядом по подземелью в поисках новой угрозы, Изабелла сбилась с шага, оглядываясь…
– Боже милосердный!..
Глаза гигантской рыбы, почти не видные в анфас, неожиданно ожили и загорелись призрачным белым огнем. Полоса такого же света вырвалась иллюзорным гребнем из ее головы и спины. Плавники шевельнулись. Голова повернулась тяжелым горбоносым профилем…
В огромном, величиной с колесо от шатт-аль-шейхской арбы, оке монстра стоял Люсьен и махал им рукой.
– И рыцари кровавые в глазах… – процитировал забытого классика невпопад чародей и выронил палочку из дрогнувших не вовремя пальцев прямо в валенок.
Тот засеребрился, покрылся курчавой шерстью, потом чешуей, после – черепаховым панцирем, колючками, затем перьями, и снова помягчал и порозовел…
Но никто этого не видел.
– Из-за-бел-ла… – медленно прозаикалась почтенная герцогиня, не отрывая остановившегося взора от плавучего явления, и приложила ладони к сердцу. – Скажи мне… пожалуйста… только не утаивай… всю правду… Что я… сейчас… вижу?…
Пять минут спустя гигантская рыба покачивалась на поднятой ее же плавниками волне у причала. Пасть ее была раскрыта, и верхняя челюсть нависала над головами сгрудившихся на пристани людей жутковатой аркой, усаженной широким ассортиментом зубов, зубищ и зубильников на любой вкус и каприз. Внутри нее что-то одышливо пыхтело и вздыхало, словно слон, взбежавший на двенадцатый этаж. Непередаваемый аромат подгорелого рыбьего жира, по сравнению с которым запах грабастиков казался изысканными духами, проворно заполнял подземелье.
Там, где челюсти смыкались, подсвеченный белесым сиянием, исходящим откуда-то из таинственных дебрей рыбьей утробы, стоял Люсьен, глупо – или нервно – улыбаясь во весь рот.
Из неглубоких, но длинных ран на плечах и груди его сочилась кровь, сквозь разорванные штаны сверкали исполосованные о зубы чудовища коленки, но если не обращать внимания на подобные мелочи, то для человека, только что проглоченного громадной рыбой, он выглядел неплохо.
– Добро пожаловать на борт моего корвета! – склонился он в полусерьезном поклоне перед застывшими в радостном изумлении спутниками. [47]
Глаза его, недоверчиво, вопросительно, но как бы невзначай, скользнули по заплаканному лицу Изабеллы.
Ее высочество, несколько минут назад едва не прыгавшая в воду в истерике, сейчас стояла бесстрастная, точно при виде рыцаря все эмоции и чувства, обуревавшие ее, необъяснимым образом пропали, растаяли и испарились.
– Ты заставил нас поволноваться, шевалье, – ровным голосом королевской особы, дающей аудиенцию вассалу, проговорила она, и чародей снова подивился, да тот ли это человек, который только что вопил как сумасшедший, метался по берегу и волосы готов был рвать [48] при виде неотвратимой гибели Люсьена.
Де Шене устремил на нее из-под опущенных ресниц осторожный выжидающий взгляд, но принцесса была холодна и спокойна, словно памятник. Точно устыдившись своих переживаний, или испугавшись вдруг их неожиданного накала, в тот самый момент, когда можно было сделать шаг вперед – и увидеть идущего навстречу любимого друга, она растерялась, как девчонка, стушевалась, оробела и спряталась, подобно улитке, в ставший привычным за долгие годы тесный, но надежный домик из невозмутимой сдержанности. И вместо того, чтобы восторженно завизжать и кинуться выжившему на шею, как просила изо всех сил ее смятенная, но счастливая душа, она стояла, обняв чуть дрожащими руками себя за плечи, прямая и неподвижная, как фонарный столб.