– Давайте послушаем текст письма, – предложила я. – Валерий, читайте вслух.
– Секундочку, подождите меня, – воскликнула Буль, входя в комнату. – Галина приняла лекарство, ей надо минут десять полежать. Она у меня в кабинете.
Крапивин взял листок.
– Дорогая мама! Понимаю, мой поступок причинит тебе боль, но я хочу начать собственную жизнь, потому что до сих пор у меня этой жизни не было. Мама! Я никогда не мечтала стать врачом. И ты знала о моем желании обучаться пению, но не пустила меня в музыкальную школу. Мне уже скоро тридцать лет. Я планирую начать карьеру певицы и не хочу выходить замуж, чтобы стать домашней хозяйкой. Это твой сценарий моей жизни. Я была всегда рядом с тобой, но в конце концов даже железная болванка может развалиться на части. Все, мама. Дальше иди одна. Я не способна более на подвиги дочерней любви, я их и так долго совершала. И мне совершенно не нравится Игорь Глебович. Конец. Я уезжаю далеко-далеко, где осуществится моя мечта о сцене. Я буду петь в лучших театрах мира. Не ищи меня. Со мной все в порядке. Я вернусь, когда стану свободной и независимой. Что бы ты когда-либо ни делала, я любила тебя и, несмотря ни на что, люблю до сих пор! Горти.
– М-да, – крякнул Иван Никифорович, – иногда горячее материнское чувство ребенок не может вынести.
– Письмо напечатано на принтере? – уточнила Аня.
Крапивин показал всем листок.
– От руки написано.
Александр Викторович взял у Валерия послание.
– Текст без единой помарки. Скорей всего, переписан с черновика. Карина, у вас есть образец почерка Гортензии?
– Не сомневайтесь, это она писала, – уточнила подруга, – хотя вы можете проверить. У Галины Сергеевны хранится много школьных тетрадей Горти. Но я узнаю руку подруги, так тщательно, как она, давно уже никто буквы не выводит.
– Просто каллиграфия, – отметил Иван Никифорович. – Гортензия пользовалась чернилами и пером. Нажим, волосяная линия… Красивая кропотливая работа.
Я покосилась на босса. Иван увлекается каллиграфией, у него большая коллекция перьевых авторучек. На прошлый день рождения я преподнесла ему роскошное стило, но оно взорвалось [1] .
– Хочется узнать подробности ухода Горти, – продолжал Иван.
Карина выпила залпом остывший чай.
– В день исчезновения Горти якобы пошла вечером ко мне в гости. А я ничего не знала, задержалась в тот день на работе. Галина Сергеевна мне позвонила со словами: «Кара, почему к домашнему телефону не подходишь? Чем вы там занимаетесь? Уже полдевятого, пусть Гортензия возвращается, я встречу ее у твоего подъезда. Вели ей мобильный включить. Почему она его вырубила?» Я стоматолог, объяснила ей, что нахожусь на приеме, у меня в кресле больной с пульпитом. Горти сегодня не видела. Галина запаниковала и отсоединилась. Через минут десять опять позвонила.
Карина махнула рукой.
– Я помчалась к ней сразу, как только отпустила пациента. Нашла Галину Сергеевну в полной панике, плачет, кричит, я ничего не понимаю, речь у нее невнятная. С большим трудом ее успокоила и узнала, как события развивались. Галина Сергеевна, обнаружив, что Горти куда-то ушла, бросилась в комнату дочери и нашла там это послание. Утром мы ни свет ни заря были в полиции, Галина Сергеевна прорвалась к начальнику, показала этот листок…
Карина посмотрела на Ивана Никифоровича.
– Понимаю, – кивнул тот, – сам бы сказал: «Гортензии почти тридцать натикало, она имеет право на личную жизнь».
– Вот, вот, – согласилась Кара, – полицейский раз пять повторил: «Состава преступления не вижу. Это не похищение, а добровольный уход». А потом попросту вытурил нас из кабинета. Я знала, что он так отреагирует. Гортензия в своем письме четко указала: ухожу, хочу жить самостоятельно. Я пыталась отговорить маму Галю от похода в полицию, но она словно обезумела, поэтому я решила: пусть походит по кабинетам, услышит, что другие люди говорят, и слегка успокоится. Галина Сергеевна плакала всю дорогу, дома я уложила ее в постель. Но через час пришлось вызвать «Скорую», ее увезли в больницу с гипертоническим кризом. В клинике маму Галю продержали две недели, а когда она поправилась, пришла открытка.
Карина достала из сумки конверт и протянула его мне. Я разглядывала самую обычную почтовую открытку, с одной ее стороны было фото: горы, море, синее небо с облаками. Понять, где сделан снимок, не представлялось возможным, похожие пейзажи есть во многих странах: Греции, Франции, Испании, Таиланде, Индии… Полно мест на земле, где есть море-океан, каменная гряда и небо. Послание было предельно лаконичным: «Все хорошо. Горти».
– Интересно, – пробормотала Аня.
– Открыток было восемь, – продолжила Карина, – по одной в месяц, включая апрель. Приходят они второго числа. Текст почти всегда одинаковый: «Все хорошо. Горти». Лишь два раза беглянка отступила от правил.
Кара положила перед Аней тоненькую стопочку почтовых отправлений. Попова начала их перебирать.
– «С днем рождения, мама. Горти», «С Новым годом, мама. Горти». Нельзя назвать автора посланий графоманкой.
Я взяла у Анны открытки, стала их рассматривать и одновременно задала вопрос:
– По какой причине вы к нам пришли? Судя по письму, ваша лучшая подруга взбунтовалась. Галина Сергеевна сильно давила на дочь, и у той в конце концов сорвало резьбу. Младшая Моисеенко не желает общаться со старшей. Неприятная история, но Гортензия имеет право сама решать свою судьбу. Почтовые открытки свидетельствуют о ее неплохом отношении к матери, вероятно, когда-нибудь, устроив свою личную жизнь, Горти восстановит связь с ней. Но сейчас она этого явно не хочет. Я подчиняюсь вышестоящему руководству, мне приказано искать Гортензию. Возможно, мы выясним, где она живет. Но, Карина, станет ли ваша подруга счастливее, когда ее убежище обнаружится?
Эдита потянулась к одной открытке, взяла ее, потом уставилась в компьютер.
– Я пыталась втолковать Галине Сергеевне, что дочь нужно оставить в покое, ведь она жива, – пробормотала Кара, – надо подождать, пока Горти сама вернется. Галина Сергеевна меня слушать не хотела. Она начала поиски. В полиции, как вы знаете, ее слушать не стали. А вот частные детективы охотно брались за работу, но, к сожалению, они все оказались шарлатанами. Мать моей подруги, слава богу, после обращения к третьему сыщику поняла, что от доморощенных Шерлоков Холмсов толка нет, и перестала к ним бегать. И что у нас получилось? Август-сентябрь мама Галя болела, в сентябре она стала искать частника. В октябре наняла одного, тот изображал деятельность до декабря, деньги брал, но ничего не делал. В январе Галина Сергеевна наняла другого сыщика, который в начале февраля заявил, что ему надо платить больше. Я уговорила Моисеенко от него отказаться, она нашла третьего. Тот «работал» до марта, взял деньги и смылся, не дав никакой информации. В апреле Галина Сергеевна, получив очередную открытку, пробормотала: