Но старуха не дала ему закончить.

— Все так, батюшка, все так, все правильно. Получишь и деньги, и имение, и вольную — ступай, куда глаза глядят. Хочешь, в глушь свою возвращайся, хочешь — в Париж, деньги проматывать. Хоть и жаль мне тебя, дурака, пропадешь! Вот скажи — зачем тебе деньги, а? И имение это — зачем? Думаешь барином зажить? Так я тебе скажу правду, как всегда говорила, — не выйдет из тебя барин. Сопьешься или еще того хуже — заскучаешь и пустишь себе пулю в лоб от безделья. Оставайся-ка лучше при мне — разве тебе со мной плохо было? Разве я тебя обижала чем или обделила?

Старуха сокрушенно покачала головой, как бы пеняя Нилу на его неблагодарность. Вдруг глаза ее закатились и она громко чихнула так, что все ее полное, рыхлое тело содрогнулось. Белобрысый брат, сидевший рядом, тоже вздрогнул от неожиданности. Утершись платком, графиня продолжала:

— Впрочем, уговаривать тебя не стану, знаю, что ты упрямый. Коли вбил себе в голову чего — не отступишься. Хочешь сам по себе жить — живи, только на меня не пеняй, не говори, что не предупреждала. А вот и твой дом — приехали!

Тем временем гроза прекратилась, дождь перестал барабанить по крыше коляски, и, хотя по мостовой еще бежали потоки воды с сорванными ветром цветками липы, черно-синяя туча отошла на восток, сквозь разрыв облаков показалось закатное солнце. Коляска, замедляясь, поравнялась с парадным подъездом дома на Литейном и остановилась. Сухо попрощавшись с графиней, Нил Петрович коротко кивнул брату, соскочил с подножки на мокрый блестящий тротуар и быстрыми шагами направился к двери. Он чувствовал, что история с князем приближается к развязке…

Богатство

28. Встреча

Октябрь в тот год в Петербурге выдался неспокойный. Остановилось несколько заводов, с перебоями ходили трамваи, остыли печи хлебопекарен. Ходили слухи, что если железнодорожники присоединятся к стачке, снабжение столицы нарушится и может начаться голод. Губернатор распорядился стянуть в Петербург казачьи части, взял вокзалы и склады под усиленную охрану, и ежедневно телеграфом докладывал о происходящем в Ливадию, где в то время находился государь, наблюдавший за переустройством дворцового парка.

Впрочем, во многом жизнь в городе продолжала течь своим чередом. На перекрестках было тесно от извозчиков, магазины на Невском и в Гостином дворе по вечерам наполнялись покупателями, а по Неве, как обычно, ходил небольшой колесный пароход «Неаполь», в котором располагался первый в городе и пока единственный плавучий ресторан.

Осень вступила в свои права: парки и сады вдоль берегов Невы пожелтели и со дня на день могли начаться затяжные дожди, когда нельзя будет выйти из дому без зонтика. Впрочем, в тот день погода была еще удивительно теплой. Мягко грело октябрьское солнце, и на верхней открытой палубе «Неаполя» не оставалось ни одного свободного столика. Многие пришли на речную прогулку с семьями. Между столиками шумно бегали мешавшие официантам дети, которые к ужасу родителей то и дело норовили подбежать к краю палубы, чтобы, перегнувшись через ограждение, поймать ладошкой брызги воды, срывавшиеся с колесных лопастей.

Среди сидевшей за столиками публики выделялась веселая молодая компания: журналисты петербургских либеральных газет, совершавшие прогулку по реке вместе с женами. Молодые люди пили дешевое бутылочное пиво и спорили так громко, что обрывки их фраз долетали до рулевого, рубка которого возвышалась над столиками. Впрочем, рулевому было не до разговоров: он невозмутимо крутил колесо и изредка давал свисток, чтобы предупредить одиноких лодочников и рыбаков о приближении парохода.

Тема разговора журналистов была самая животрепещущая. На днях министерство путей сообщения известило о начале строительства центрального участка Ц-ской железной дороги. Согласно слухам, просочившимся в печать, стоимость строительства возросла многократно против первоначальной, и виной тому якобы была несговорчивость помещиков и общин, чьи земли оказались на пути, выбранном для прокладки линии. В результате за землю пришлось платить втридорога. Министр финансов Владимир Николаевич Коковцов доложил об этом государю, но тот распорядился с расходами не считаться. Император благоволил министру путей сообщения и не желал останавливать строительство дороги, которая должна была связать Москву с нижней Волгой. Этот проект царь визировал лично, после изысканного обеда в охотничьем домике министра.

Сидевшие на палубе журналисты сошлись во мнении, что земли, выкупленные казной, принадлежали либо самому министру, либо его доверенным лицам. Министр в журналистской среде имел репутацию казнокрада, и в его виновности никто не сомневался. Спор шел лишь о деталях — например, о том, каким образом ему удается потратить такие огромные деньги, не привлекая к себе внимания.

Одним из собеседников был худой подвижный мужчина в очках, с беспокойным и внимательным взглядом. Сотрудник нескольких солидных изданий, он также, по слухам, писал статьи в газету социалистов-революционеров, скрываясь под псевдонимом «Степной». Два дня назад он случайно оказался свидетелем того, как происходила уплата выкупной цены за земли, и рассказывал теперь об этом товарищам. По его словам, сумма выкупа оказалась так велика, что для ее перевозки неизвестным получателям пришлось нанять двух извозчиков. Деньги были заплачены частично золотом, частично ассигнациями, перед входом в банк на Большой Морской улице был выставлен караул из десяти конных жандармов, следивших за погрузкой мешков с деньгами в экипажи. Процедурой руководил солидный господин с совершенно белым, будто обожженным лицом. Рядом с ним крутились какие-то сомнительные личности, похожие на филеров, которым белолицый давал указания. Жандармы слушались его беспрекословно, они перекрыли часть Большой Морской и отгоняли любопытных.

Описывая сцену погрузки денег, худощавый журналист поднялся со стула и стал изображать повадки и костюм белолицего господина — в надежде, что слушавшие его товарищи смогут опознать в белолицем какую-нибудь известную личность. Тут пароход слегка качнуло: «Неаполь», дойдя до крайней точки пути, рядом с сестрорецкими дачами, причалил к временной деревянной пристани. Был спущен трап, и часть пассажиров — в основном из числа дачников, еще не переехавших окончательно в город, — сошла на берег.

Оживленно жестикулируя, журналист продолжал рассказ, но вдруг случайно бросил взгляд на берег и осекся. На пристани, опершись на черную трость с набалдашником из слоновой кости, стоял тот самый белолицый господин, которого рассказчик тщетно пытался изобразить слушателям. Дождавшись, пока все пассажиры сойдут на берег, белолицый поднялся по мосткам на судно и занял единственный свободный столик — неподалеку от места, где сидела журналистская братия.

Возбужденным шепотом журналист объяснил своим товарищам, что новый одинокий пассажир — тот самый таинственный получатель огромной суммы денег, которого он третьего дня видел в банке.