В ответ на этот зловещий глас с кервеновской фермы раздался человеческий вопль десятков людей, после чего к неведомой вони примешался в равной степени невыносимый смрад. Затем раздался громкий вой – то слабеющий, то нарастающий. Временами в нем словно проскальзывали какие-то слова, но никто не мог их разобрать, а в какой-то миг он почти перешел в истерический или дьявольский хохот. Из человеческих глоток вырвался крик невыносимого, наивысшего ужаса и безумия – ясный и отчетливый, хотя и шел он из подземных глубин. Затем воцарилась полная тишина и мрак. Едкий дым спиралями поднимался в небо и застилал звезды, однако пламени никто не видел, и на следующее утро все постройки на ферме оказались целы.
Ближе к рассвету в дверь Феннеров постучали два перепуганных насмерть гонца в чудовищно провонявшей неизвестно чем одежде. Они попросили бочонок рома, за который щедро заплатили. Один из них сказал, что с Джозефом Кервеном покончено и о событиях этой ночи надлежит забыть раз и навсегда. Как бы надменно ни прозвучал этот приказ, тон и взгляд говорящего не дали Феннерам повода для возмущения или ослушания. Лишь в тайной переписке Люка Феннера с коннектикутским родственником (последний должен был сразу сжигать письма, но ослушался) сохранились воспоминания семьи о тех страшных событиях, и только упрямство этого родственника спасло ту ночь от полного забвения. Расспросив множество потакетских жителей на предмет семейных легенд, Чарлз Уорд смог добавить лишь одну любопытную подробность к рассказу Люка. Дедушка старика Чарлза Слокума рассказывал ему жуткую байку об обугленном трупе, найденном в поле через неделю после смерти Джозефа Кервена. Останки эти, хоть и серьезно пострадавшие от огня, явно не были человеческими, но и зверей таких никто из потакетских жителей даже в книгах никогда не видел.
6
Ни один человек, ставший свидетелем того налета, не вымолвил ни слова о случившемся. Все дожившие до наших дней обрывочные сведения поступали от людей, которые не вошли в последний отряд. Есть что-то необъяснимо жуткое в той тщательности, с какой налетчики уничтожали мельчайшие крохи информации, имеющей отношение к тем событиям. Погибли восемь матросов: тела их исчезли, но родственники вполне удовольствовались объяснением, что они погибли в стычке с таможенниками. То же самое сказали и родным бесчисленных пострадавших, раны которых перевязывал участвовавший в облаве доктор Иавис Боуэн. Сложнее всего было объяснить странную вонь от налетчиков – слухи о ней ходили по Провиденсу еще несколько недель. Из первых лиц города сильней всего пострадали капитал Уиппл и Моисей Браун, но к вящему недоумению родных и жен они никого не подпускали к ранам и ни словом не обмолвились о случившемся. Что же до психологического состояния всех участников налета, то они казались постаревшими, мрачными и чем-то страшно потрясенными. Хорошо, что все они оказались людьми крепкими и с простыми религиозными убеждениями: натура сложная и чувствительная могла не вынести пережитого. Сильней всего тревожился президент Маннинг, но даже он со временем смог избавиться от черных воспоминаний, задушив их неустанными молитвами. Каждый из заговорщиков в будущем так или иначе взял на себя роль предводителя – это, наверно, и хорошо. Примерно через год капитан Уиппл возглавил шайку, которая сожгла таможенное судно «Гаспи», и в этом отважном поступке можно угадать попытку стереть из памяти отвратительные образы.
Вдове Джозефа Кервена доставили запечатанный свинцовый гроб странной формы, явно найденный прямо на ферме. В нем якобы лежал труп ее супруга, убитого в битве с таможенниками, о подробностях которой ей не сообщили. Больше о смерти Джозефа Кервена никто и словом не обмолвился, а Чарлзу Уорду пришлось строить свою теорию на основании единственной призрачной зацепки – наспех переписанного рукой Уидена абзаца из письма Иедедии Орна к Джозефу Кервену. Копию нашли у одного из потомков Смита, и остается лишь гадать, то ли Уиден сам отдал другу письмо, когда все закончилось, то ли, что вероятней, оно попало к Смиту раньше и он сам подчеркнул нужный абзац. Вот что там было написано:
«Заклинаю вас вновь: не взывайте к тому, что не возможете потом вернуть в небытие и что в ответ призовет на борьбу с Вами нечто, против чего даже самые могущественные ваши заклинания и орудия будут бессильны. Зовите меньшее, дабы большее не пожелало Вам ответить».
В свете этих строк Чарлз Уорд всерьез задумался о том, каких невообразимых союзников мог в качестве крайней меры призвать поверженный колдун и действительно ли Кервена убили жители Провиденса.
Тщательному уничтожению любых сведений о Джозефе Кервене из жизни и архивов города весьма способствовало высокое положение и влиятельность главных заговорщиков. Поначалу они не были столь осмотрительны: вдова, ее дочь и отец долго пребывали в неведении относительно событий той роковой ночи, пока до сведения капитана Тиллингаста, человека весьма проницательного, не дошли кое-какие слухи. Они настолько ужаснули капитана, что он велел дочери и внучке немедленно сменить фамилию, сжег библиотеку со всеми архивами и стер надпись с могильной плиты Джозефа Кервена. Он хорошо знал капитана Уиппла и, должно быть, сумел выудить из простодушного моряка больше сведений о смерти проклятого колдуна, чем остальные.
С того времени запрет на упоминание имени Джозефа Кервена стал полным и безоговорочным, распространившись, по общему согласию, даже на городские архивы и подшивки «Газетт». По духу это можно сравнить лишь с тем забвением, каковому на десять лет предали имя Оскара Уайльда, а по тяжести – только с судьбой нечестивого короля Руназара из сказки лорда Дансейни – короля, которого по велению разгневанных богов не только не стало, но и никогда не было.
Миссис Тиллингаст – именно так ее стали звать после 1772 года – продала дом в Олни-корте и переехала к отцу на Пауэрс-лейн, где жила до самой смерти в 1817‑м. Ферма в Потакете, куда не отваживалась ступить ни одна живая душа, на протяжении всех этих лет стояла в запустении и с невиданной быстротой ветшала. К 1780 году от нее остались лишь каменные и кирпичные стены, а к 1800‑му и те превратились в бесформенные руины. Никто не смел продраться сквозь густые заросли на речном берегу, где могла бы скрываться дубовая дверь в подземелье, равным образом никто и не пытался восстановить картину событий, в ходе которых Джозеф Кервен навсегда покинул созданный им же самим хаос.
И лишь старый капитан Уиппл, как говорят люди с хорошим слухом, иногда бормотал себе под нос: «Черти его раздери, …! Чего ж он хохотал-то, …, когда от боли вопил? Будто какую пакость напоследок удумал, сволочь …! Эх, спалить бы его дом к чертовой бабушке!»
Чарлз Уорд, как мы уже знаем, впервые узнал о своем родстве с Джозефом Кервеном в 1918 году. Нет ничего удивительного в том, что он с пылким интересом принялся за поиски любых сведений, могущих пролить свет на тайну своего предка. Каждая неподтвержденная байка приобретала для Уорда огромное значение, ведь в нем самом текла кровь Кервена: на его месте любой увлеченный генеалог с богатым воображением начал бы систематический сбор информации о колдуне.
Поначалу он и не пытался скрывать свои изыскания, так что даже доктор Лайман затрудняется назвать точное время начала его безумия – ясно только, что это произошло до конца 1919 года. Юноша с удовольствием рассказывал о Кервене своей семье – хотя мать не шибко обрадовалась сомнительному родству, – а также сотрудникам различных музеев и библиотек. Подавая заявки на изучение личных семейных архивов, он не скрывал предмета своих исследований и разделял ироничный скептицизм родственников к письмам и дневникам предков. Он с восторгом говорил о своем желании выведать, кем на самом деле был Джозеф Кервен и что же произошло сто пятьдесят лет назад на потакетской ферме, местоположение которой ему так и не удалось найти.