Англия, оставаясь верной базовому принципу своего Адмиралтейства — всегда превосходить, минимум вдвое, военно-морские силы своего прямого противника — потихоньку покидала Ближний Восток, чтобы противостоять тому, что многие уже называли растущей угрозой со стороны Германии. Японской военно-морской мощи, теоретически, могли сопротивляться только-только начинавшие набирать силы Соединенные Штаты, чей президент Теодор Рузвельт, пока тщетно, но все же пытался не позволить стратегическому паритету межу Россией и Японией накрениться в одну или в другую сторону.
— И все это, — воскликнул Дон Карлуш, — из-за глупости и спеси этого кретина адмирала Рождественского!
— Говорят, что он, — добавил граф де-Сабугоза, — даже не обговорил со своими офицерами порядок ведения сражения. Что в самый разгар битвы корабли не получили ни одного распоряжения адмирала, оказавшись брошенными на произвол судьбы!
— Знавал я его, когда он был военно-морским атташе в Лондоне, — продолжил Дон Карлуш. — Это был довольно несимпатичный тип, слишком высокого мнения о себе, ходил эдаким павлином, будто зал Букингемского дворца был капитанским мостиком его крейсера. Помню, как Эдуард тогда мне сказал: «Коли весь Императорский флот состоит из таких веников с нацепленными на них медальками, я не удивлюсь, если у царя скоро начнутся неприятности!»
Потом разговор свернул в сторону Северной Африки, где все, казалось, перемешалось с тех пор, как кайзер Вильгельм II посетил с визитом Марокко, произнеся там ряд пламенных речей, подвергнув сомнению французский протекторат и сами основы «сердечного соглашения», достигнутого между Парижем и Лондоном. Кайзер волновал всех: то, что он хотел урвать себе кусок от Африки, было очевидным. Но больше всего беспокоило то, что он хотел чего-то, причем чего-то грандиозного и от Европы тоже. Здесь, в этом небольшом городке Вила-Висоза в Алентежу, когда разговор заходил о кайзере, тон беседы сразу же становился подчеркнуто серьезным: бокалы с вином подносились ко рту медленнее, что уже само по себе было признаком озабоченности, а кивки головами явно становились все более единодушными. Кайзер был угрозой, еще одной угрозой для мира, хотя отсюда все еще казался погруженным в вечную благодать.
Луиш-Бернарду ограничился парой не слишком спорных замечаний, чего было достаточно, чтобы показать, что он следит за обсуждаемыми темами внимательно и со знанием дела, однако далек от желания подвергнуть сомнению авторитетность высказываемых здесь суждений. Он чувствовал себя вполне комфортно, был в мире с самим собой и в гармонии с окружающей его обстановкой. Разговор шел о великих мира сего, и он принимал в нем участие, сидя напротив короля. Луиш-Бернарду не пропускал ни единого слова, но делал это, будучи расслабленным; взгляд его время от времени блуждал по восхитительным панно из азулежу [8] или по обшитому кедровым деревом потолку, украшавшему этот прекрасный обеденный зал. Иметь привилегию здесь обедать — уже одно это оправдывало любые неудобства, связанные с поездкой, тем более, как отметил сам Дон Карлуш, обеды здесь, действительно были восхитительные. Король как личность казался ему теперь совсем другим, в отличие от того, каким его выставляла республиканская пропаганда: было более, чем очевидно, что король являлся человеком с уровнем культуры значительно выше среднего, что он был хорошо информирован и заинтересован в происходящем вокруг — начиная с городских новостей, заканчивая событиями на Ближнем Востоке. Он явно имел собственный и твердый взгляд на вещи, не навязывал никому никакой интеллектуальной субординации, однако в общей атмосфере за столом ощущалось вполне естественное уважение к нему со стороны окружающих.
С кофе подавали портвейн Delaforce 1848 года. И то, и другое было превосходным. Потом Дон Карлуш неспешно встал, и вся компания последовала на нижний этаж в небольшой зал, обогреваемый двумя каминами, где гостей ждал столик с несколькими марками коньяка и отделанная серебром коробка с сигарами, из которой каждый не преминул взять себе по сигаре. На другом столике лежали последние газеты, прибывшие сюда на том же поезде, что и Луиш-Бернарду. Собравшаяся было вокруг столов группа вскоре разошлась по разным углам комнаты: одни уселись на диваны с газетами, другие беседовали, стоя у камина, третьи просто наслаждались ароматом своих сигар.
В общем, обстановка очень напоминала клубную: та же сладостная мужская праздность из всё того же нехитрого набора маленьких человеческих радостей.
Обед был очень приятным, еда столичной, дворец — прекрасным и весьма достойным, хотя размеров скорее графских, чем королевских, однако именно поэтому он выглядел более уютным и гостеприимным. Сам же городок Вила-Висоза — просто потрясающим: что ни говори, посетить его стоило. «Однако сейчас, похоже, настало время расплатиться по счету», — подумал про себя Луиш-Бернарду. В этот самый момент Дон Карлуш поднялся с дивана, на котором до этого сидел, и попросил его следовать за ним. Они шли втроем — король, Луиш-Бернарду и граф де-Арнозу. Путь их лежал через несколько залов первого этажа, двери которых открывались перед ними одна за другой, пока они не дошли до самого дальнего зала со стеклянной дверью, ведущей на веранду с видом на сад.
Эта была относительно небольшая комната, также отапливаемая живым огнем, которая, похоже, являлась рабочим кабинетом короля: почти половину ее площади занимал длинный секретер со стопками бумаг и газетами, чуть в стороне от него, в углу полукругом расположились четыре кожаных кресла, над которыми на стене висел писанный маслом портрет короля, рядом с ним портрет королевы Амелии, а также несколько акварелей, среди которых была одна с изображением яхты «Амелия» работы самого Дона Карлуша. Луиш-Бернарду занял кресло напротив того, в которое сели король и граф де-Арнозу, который промолчал почти все время, лишь иногда уточняя кое-какие детали в речи короля. Со своего места за дверью, ведущей на веранду, Луиш-Бернарду мог видеть сад, откуда слышалось тихое журчание воды в фонтанах. Несмотря на закрытую дверь, до него доносился запах апельсиновых и лимонных деревьев. Практически впервые за все свои годы он вдруг пожелал себе вот такой размеренной деревенской жизни, в которой все тихо, мирно и подчинено своему порядку, как в этом средиземноморском саду.
— Прежде всего, мой дорогой Валенса, — громкий голос Дона Карлуша разом покончил с его сладкими грезами и чуть не напугал его, — я хочу снова поблагодарить вас за то, что вы согласились принять мое приглашение. Сожалею только, что мой сын Луиш-Филипе не смог быть здесь. Ему бы, наверняка, было приятно с вами познакомиться, а кроме того, Наследный принц особо заинтересован вопросом, ради которого мы здесь собрались.
— Нет, это я, Ваше Величество, благодарен вам за обед и за возможность познакомиться с этим великолепным домом и этой чудесной местностью.
— Очень любезно с вашей стороны, что вам нравится Вила-Висоза, что делает честь тонкости ваших чувств и хорошему вкусу. Но, дорогой мой, давно уже ушли те времена, когда короли звали людей, и те бегом бежали на встречу с ними, или когда король мог вызвать кого-то и сообщить, что дает ему важное поручение. Начну с самого конца: я позвал вас сюда не для того, чтобы доверить вам определенную миссию, поскольку сегодня есть люди, которые считают, что служить королю, не то же самое, что служить родине, а для того, чтобы сделать вам предложение. Вы можете рассматривать это именно так. В то время, как для меня это является служением королю и служением Португалии.