— Да… Ничего не поделаешь. Пусть судьба сама решает, и будь, что будет… — Казалось, Луиш-Бернарду, был где-то далеко, не здесь, и вел себя так, будто всё происходящее его уже мало интересовало.
— Да. Ну ладно, мне надо отчаливать, пока солнце не село. До встречи, Луиш.
— До встречи, Дэвид, хорошей рыбалки.
Дэвид быстро залез в шлюпку с уже поднятым Нвамой парусом и сел у руля. Нвама тем временем закончил убирать якорь, с силой оттолкнул маленькое суденышко от берега и запрыгнул на борт. Пригнувшись, он пролез под реей мачты и стал пробираться вперед, чтобы расположиться в носовой части шлюпки. Дэвид нацелил её прямо на бьющиеся в полудюжине метров от берега волны, и, стремительно и грациозно преодолев первые два гребня, шлюпка продолжила путь уже по спокойной воде. Луиш-Бернарду наблюдал за этими действиями, стоя на берегу, и ему виделся песок, который исчезает на глазах, просыпаясь вниз внутри колбы песочных часов: время бежало, шлюпка уже отплыла от берега метров на двадцать пять, и совсем скоро уже ничего нельзя будет изменить.
— Дэвид! — громко позвал он, пытаясь перекричать прибой. Но Дэвид, похоже, уже его не слышал. Он крикнул снова и замахал руками. Дэвид, сидевший на корме, развернулся в пол-оборота, продолжая при этом вести лодку вперед.
— Yes!?. — Голос его звучал теперь откуда-то совсем издалека, и было понятно, что уже поздно, для всего. Луиш-Бернарду показал ему жестом, что, мол, ничего особенного, и помахал другу на прощание. Дэвид тоже поднял правую руку и помахал в ответ, после чего он снова повернулся лицом вперед, чуть опустив плечи. Нос шлюпки был нацелен в сторону горизонта в то время, как солнце уже начало стремительно садиться, а небо предвещало дождь. Нвама зажег на борту первую керосиновую лампу. Совсем скоро с берега шлюпку уже нельзя было различить среди поднявшейся морской пены, а мачта стала уже такой маленькой, что почти сливалась с горизонтом.
Зачерпнув ладонями морскую воду, Луиш-Бернарду сполоснул ею лицо и даже глотнул немного этой соленой жидкости, как будто она была той самой святой водой, что лечит болезни и раны, исцеляет душевные недуги и снимает порчу. Затем неспешной походкой, уже в полной ночной темноте, он побрел по песку назад, нашел лошадь, которая мирно ожидала его там же, где он ее оставил, и запрыгнул в седло. Теперь, словно намереваясь раз и навсегда покинуть этот пляж, Луиш-Бернарду пустился вскачь и скакал до тех пор, пока широким галопом не добрался до своего дома на взмыленной, с пеной у рта и мокрыми боками лошади. Отдав поводья Висенте, Луиш-Бернарду зашел в дом, объявив Себаштьяну, что не голоден, ужинать не собирается и что отпускает его до завтра. Затем он опять уединился у себя в кабинете, перетащив кожаный диван поближе к выходившему на океан окну. За окном, вдали, сквозь ливень горели огоньки рыбацких шлюпок, в одной из которых должен был находиться Дэвид. Куря и глядя в окно, Луиш-Бернарду провел довольно много времени, может быть, час или два. Чем больше он смотрел в окно, тем яснее понимал, что путь к его спасению находится там и только там. История с Сан-Томе закончилась. Теперь надо отсюда уезжать — бежать, да, не нужно бояться слов. И именно сейчас, сейчас. Как раз завтра отбывает пароход на Лиссабон, тот самый последний пароход. Другого не будет, другой возможности не будет. Они с Энн на рассвете должны сесть на него. Прежде, чем Дэвид вернется, прежде, чем королевский прокурор схватит их как преступников. Все остальное уже потеряно. Долг, гордость, честь. Дружба, верность, чувство миссии. Остается только любовь одного человека к другому, и это единственное, что нуждается в спасении. Лиссабон станет для них перевалочным пунктом, откуда они поедут куда угодно — в Индию, откуда Энн родом, в Англию, на её родину, которой она не знала. В Париж, в Бразилию… Даже если поначалу ему не удастся найти для себя занятие, у него достаточно денег, чтобы, не особо беспокоясь, прожить несколько лет. О неудаче своей миссии он сообщит королю письмом. Друзьям он объяснит, как хотели опорочить его имя и честь. Настоящие друзья его поймут. Остальные его не интересуют. И Дэвид с этим тоже справится. Во всяком случае, он вряд ли сможет пережить такое унижение: быть мужем женщины, которую заключили под стражу по обвинению в супружеской измене в какой-то мрачной португальской колонии в экваториальной Африке. Он соберется с силами и продолжит жизнь и карьеру без нее, будет охотиться на тигров, ловить барракуд везде, где бы он ни оказался, везде, где будут востребованы его необычайные жизненные силы и умение реагировать на перемены.
Другого выхода нет. Только сейчас, этой ночью. Последний пароход. Последняя возможность стать снова свободным и счастливым.
Он поднялся, вышел из комнаты и спустился вниз по лестнице, осторожно ступая, чтобы не разбудить Себаштьяна или Доротею, которые спали в глубине дома. Неся подсвечник с горящей свечой, он вышел через переднюю деверь и направился на конюшню. Поставив подсвечник на скамейку, он начал тихо запрягать лошадь, одновременно успокаивая ее и шепча ей на ухо: «Ну вот, друг мой, нам снова придется с тобой выехать. Эта ночь — особая. Сегодня у меня назначена встреча с судьбой, и тебе придется меня отвезти».
Он покинул конюшню, держа лошадь под уздцы, и прошел сквозь ворота, стараясь делать это как можно тише. Охранявший дворец часовой, спал у себя в караульне и ничего не заметил. Луиш-Бернарду прошел так примерно с сотню метров и только потом вскочил в седло и мягкой рысью направился в сторону дома, где живет женщина, которую он любит, ради которой он рискует всем и собирается теперь оставить все, что у него есть. Сердце в его груди бешено колотилось, однако он был уверен, что Энн согласится уехать с ним. Беспокоило его не столько это, сколько осознание того, что он, прибывший на остров как губернатор, солнечным утром, когда все его видели, теперь покидал его тайком, словно кого-то ограбил или вправду оказался предателем.
Луиш-Бернарду подъехал к углу стены, окружавшей дом Дэвида, спешился и пошел к стоящему в стороне от дороги дереву, чтобы привязать лошадь. Погладив ее по крупу, он доверительно шепнул ей на ухо: «Чш-ш, подожди меня здесь, я скоро вернусь!» Потом он подошел к стене и пошел вдоль нее в сторону ворот, ведущих в сад, и стал высматривать, горит ли в доме свет: Дэвида не было, но кто-то из слуг или сама Энн могли еще не спать. Света нигде не было. У ворот он остановился и на несколько секунд прислушался к тому, что происходит в доме. Ни звука. К счастью, у них нет собак. Он подумал, как лучше ему перелезть через стену, однако потом, для очистки совести, решил попробовать повернуть ручку замка, и та легко поддалась: ворота были просто прикрыты на защелку. Он вошел в сад, снова прикрыв их за собой, прошел несколько шагов и, находясь в полной темноте, опять остановился, внимая каждому звуку. Кругом было тихо, похоже, что в доме все спали. Луиш-Бернарду направился к веранде, на которую выходили окна спальни Энн. Он вспомнил, как однажды внизу под этой спальней, в гостиной, стоя, вжавшись в стену, они занимались любовью, и как он все время слушал доносившиеся отсюда шаги Дэвида, который переодевался, чтобы спуститься к ужину. Его опять мучили угрызения совести от того, что он посягал на то, что ему не принадлежит. Что принадлежит его другу. Однако поздно раскаиваться. Все ставки сделаны, и форсировать игру было не его инициативой. Он лишь отвечает, принимая предложенный ему вызов и пытаясь использовать свой единственный шанс. И если бы он этого не сделал, если бы ему не хватило смелости сказать ей, что пришло время сесть на их последний пароход, он бы никогда себя не простил, так же, как и она, конечно же, не простила бы его.