Нарайан Сингх проводил примерно половину года, сезон муссонов — жаркий и дождливый — за границей. Его возвращения в Гоалпар всегда отмечались приглашениями гостей, которые воспринимались всеми как официальное открытие благоприятного времени года. К концу своих двух лет пребывания в Гоалпаре Дэвид и сам стал измерять время в соответствии с тем, в городе ли раджа или нет. Из губернатора, приглашаемого во дворец раджи официально, он вскоре стал его привычным гостем, а затем и просто другом. Когда его государственные обязанности стали восприниматься как рутина, что уже само по себе свидетельствовало об успешности его миссии, когда даже самые важные из текущих вопросов уже не являлись для него непредвиденными, когда почти все текущие дела уже можно было кому-то передоверить, компания Нарайана, посещения его дворца, их совместные выезды на охоту стали для Дэвида безотказным противоядием от скуки. Оба они были убеждены в том, что Индия, этот огромный кусок суши с тремястами пятьюдесятью миллионами душ, разделенных между собой в соответствии с принадлежностью к разным общинам, религиям, расам и кастам, не могла управляться сама по себе. Для этого ей требовалась внешняя сторона, которая обладала бы имперской, централизаторской властью. Оставленная наедине с собой, Индия будет обречена погибнуть от собственных пороков, столкновений ненавистных друг другу сил и проявлений фанатизма. Поэтому чрезвычайно важно, чтобы единство между местной аристократией, представленной индусскими, мусульманскими или сикхскими правителями, хранившими традиции и устоявшийся порядок вещей, — и центральной английской администрацией с привносимыми ею правосудием и демократией — оставалось твердым и нерушимым. Только таким образом, на их взгляд, можно было обеспечить гражданский мир в этой стране, являющейся, по определению, неуправляемой.
В Гоалпаре, столице штата Ассам и Северо-Восточная Бенгалия [56] , такое единство в значительной степени обеспечивали Нарайан Сингх, губернатор Дэвид Джемисон и их теплые, сердечные взаимоотношения. Это были два человека, рожденные на разных континентах, но которых сближал их возраст, вкусы, их взаимный интерес к культуре друг друга, приверженность общим идеям и взглядам на то, как нужно управлять территорией, совмещая, с одной стороны, власть, данную происхождением и традициями, а с другой — честь, достоинство и имперское право.
Со временем повелось так, что помимо официальных церемоний или протокольных ужинов, губернатор довольно часто, почти ежевечерне, появлялся у раджи. Разделавшись с делами и отужинав наедине с Энн в правительственном дворце, выпив на веранде бренди, Дэвид обычно спрашивал, не будет ли она против, если он оставит ее и прокатится на шарабане во дворец раджи, расположенный от них в пятнадцати минутах. Поначалу столь регулярные поездки вызывали у Энн удивление и даже некоторую озабоченность. Однако потом она поняла, что речь идет всего-навсего об обычном мужском ритуале, с небольшой добавкой в виде некоторых государственных дел — и ничего более из того, что можно было бы считать серьезным и важным, просто один из способов побороть порождаемую его бурной энергией неуспокоенность. Он возвращался всегда поздно ночью, но при этом нередко будил ее, и они занимались любовью — с такой же страстью, как это бывало и в конце дня, когда из сада в комнату, через белые шелковые занавески проникал просеянный ими солнечный свет. В другие разы он возвращался усталым, и она лишь слышала, как он наспех раздевался и замертво падал в постель рядом с ней. Тогда она даже не пыталась с ним разговаривать и притворялась спящей, позволяя ему почти мгновенно провалиться в сон. Однако никогда она не ощущала, что он пьян или плохо себя контролирует. И, самое главное, никогда, как бы поздно он ни возвращался, он не позволял себе проснуться позже неизменных для него шести тридцати утра, чтобы уже ровно в восемь быть в своем рабочем кабинете. Любой на его месте не вынес бы и недели такого насилия над собой, но Дэвид, похоже, был сделан из особо прочного материала. Это позволяло ему выдерживать не только постоянные ночные бдения, но и долгие, изнурительные походы в джунглях, с ружьем на плече, во время охотничьих экспедиций, которые часто длились по нескольку дней, но куда он всегда отправлялся с мальчишеской радостью искателя приключений.
Как и другие женщины английской миссии в Гоалпаре, Энн была наслышана о гареме раджи, небольшом для индийского князя, но, как говорили, исключительно тщательно и тонко подобранном. Она отдавала себе отчет в том, что на этих мальчишниках в доме князя гарем обязательно присутствовал, радуя взор мужчин, приглашенных туда по личному выбору хозяина. Странно, но это ее не коробило. Конечно, понимание того, что Дэвид бесплоден, имело для ее женской гордости определенное значение. Но дело было не только в этом. То, как он продолжал любить ее — конечно, не как в самом начале, но всегда изысканно и страстно — убеждало ее не бояться и совсем не интересоваться тем, что может происходить на частных мужских вечеринках, куда Дэвид отлучался почти каждый свободный вечер. Еще более странным было то, что у Энн, действительно, не было повода для беспокойства, поскольку во время этих визитов во дворец Нарайана ничего «такого» с ее мужем не происходило. Да, правда, что там находились девушки из гарема. Они подавали гостям напитки, демонстрировали свою красоту в ответ на их вежливые приветствия, иногда даже танцевали для собравшихся, исполняя, например, танец с вуалями или танец живота, которые девушки обычно заканчивали полностью обнаженными. В самый первый их вечер Нарайан тонко заметил Дэвиду, что все женщины гарема, даже включая его собственных фавориток, находятся в распоряжении уважаемого гостя. Некоторые из приглашенных время от времени или регулярно пользовались этим правом. Однако ничто из этого не происходило в главном зале для приемов, на виду у остальных, что, наверняка, выглядело бы довольно грубо: рядом находились спальни, с альковами, бархатными подушками и сатиновыми простынями. Здесь, в окружении зажженных свечей, наложницы гарема раджи Гоалпара развлекали тех из гостей, которые их возжелали. Сначала они делали им массаж с использованием кедрового и других экзотических масел, а потом деликатно осведомлялись об их сексуальных предпочтениях. Дэвид никогда и ни с кем не удалялся в спальни. Лишь иногда он позволял, — может быть, чуть более воодушевленно, чем это предусматривалось правилами этикета в отношении хозяина дома, — чтобы к нему подсела какая-нибудь исключительно красивая девушка. Она могла слегка прикоснуться к нему или провести рукой по его спине в то время, когда он сидел в одиночестве, откинувшись на диване или на кушетке с мягкими подушками. Тогда он отвечал на жесты девушки, отмечая для себя упругость ее груди под тонким шелком сари, по достоинству оценив округлость ее бедер и роскошную, нежную, как сатин, кожу, тонкие запястья и влажные губы. И на этом все заканчивалось, потому что должностной статус Дэвида требовал от него сдержанности на людях. Более того, он ощущал в себе какую-то гордость от того, что женат на Энн. Благодаря этому чувству он, как бы показывал окружающим, что, несмотря на всю роскошность такого предложения, то, что ему обещают здесь, нисколько не лучше того, что ждет его в собственном доме. Что касается Нарайана, то он также никогда в присутствии гостей не позволял себе удаляться с какой-либо из своих наложниц. Конечно же, это ему и не требовалось, ведь гарем существовал именно для того, чтобы, в первую очередь, им пользовался он сам. Однако его княжеский статус, а также роль хозяина вечера требовали от Нарайана всё той же сдержанности. И было видно, что такое поведение Дэвида вызывает у князя восхищение и уважение.