Кроме того, несмотря на то что я не сводила глаз с панорамы проплывающего мимо Лондона, я все время ощущала, что рядом со мной находится этот высокий человек. Даже без своей плоской бархатной шляпы с пером он был выше меня, по крайней мере, на голову. Его обутые в сапоги ноги были в полтора раза больше моих, которые я старательно прикрыла юбками. Его бедро прижималось к моей юбке, и, хотя я не могла ощутить его мускулистую ногу, мне почти что хотелось этого. Каждый раз, как он шевелился или поворачивался ко мне или, указывая на что-нибудь, брал меня за локоть, меня бросало в дрожь, и я должна была делать над собой усилие, чтобы не смотреть на него.
Но вот слева от меня появилось высокое каменное Вестминстерское Аббатство и просторный Вестминстерский дворец, прятавшийся в складках его каменных одежд. Он не был ни тяжелым, ни громоздким, а, казалось, плавал где-то между рекой и утренним туманом с полей. Мне приходилось раньше гулять у его стен и около разбросанных деревянных двухэтажных зданий. Кто в Лондоне не мечтал увидеть знаменитых, прекрасных обитателей дворца? Я была заворожена одним его видом так же, как прежде меня заворожили эти приехавшие за мною люди. В первый раз за долгое время я воспрянула духом.
Мы причалили у ворот, ведущих к реке, тех, что были ближе к дворцу, и пошли вдоль деревянного причала, охраняемого фантастическими вырезанными и раскрашенными существами: единорогом, драконом и…
– Это грифон, наполовину лев, наполовину орел, один из символов Его Величества, свидетельство его валлийских корней, – пояснил Ник, словно прочитав мои мысли, что не очень мне понравилось. Он снова легко тронул меня за локоть, чтобы повести в верном направлении, и я ощутила жар, как от плавящегося воска, даже испарина выступила. Я понимала, что должна взять себя в руки. Мне нужно было оставаться спокойной и внимательной, я должна безупречно выглядеть и говорить наилучшим образом.
У ворот высокие стражники с алебардами были одеты в изумительные мундиры, радовавшие мой глаз художника: вышитую на них алую розу Ланкастеров окружали золотые виноградные листья, от которых исходило сияние. Я знала, что в этих стенах находятся Суд лорда-канцлера, Суд королевской скамьи и Суд общих тяжб [12] . Я надеялась увидеть их хоть одним глазком, но, когда перед нами открылся длинный коридор, надежда моя угасла. Здесь был настоящий лабиринт. Поворот за поворотом, проход через просторный зал, пустой, по которому взад-вперед сновали посыльные и слуги. Я прикусила нижнюю губу, но тут же заставила себя расслабиться и разжать стиснутые кулаки.
– Сюда, миссис Весткотт, – сказал Ник, и мы снова повернули. Здесь встречалось еще больше слуг: одни – нагруженные подносами, другие несли что-то еще. Простые, не из полированного олова или бронзы, светильники по стенам. Мы стали подниматься по узкой, крутой каменной лестнице. И только тут я поняла, что меня ведут черным ходом. Потому что меня не должны видеть важные персоны? Потому что я всего лишь лавочница, которой просто дали поручение? И снова Ник Саттон прочел мои мысли.
– Не волнуйтесь, – спокойно произнес он. – Лестница для слуг только из‑за того, что, как мы уже говорили, дама хочет, чтобы ваш визит и ваши услуги оставались частными.
В тускло освещенном коридоре мы остановились, и Ник стукнул костяшками пальцев в дверь – раз, потом еще три. Дверь открылась, и выглянула дама, прекрасно одетая, в платье, чем-то напоминавшем одежду Сибил.
– Свечная мастерица? – спросила она.
– Да. Миссис Весткотт, урожденная Ваксман, – объяснил ей Ник.
Им была известна моя девичья фамилия! Тогда, возможно, мое пребывание здесь связано с доброй славой мастерской моих родителей, с талантами моего отца. Но ведь они говорили, что той даме понравилась свеча с резным ангелом моей работы.
Что касается моего умения делать резьбу, то, когда много лет назад отец делал лица и руки для погребальных восковых статуй лондонской знати, он научил меня лепить лица из воска, самого подходящего цвета для трупа, хотя он применял растительные красители, чтобы придать воску оттенок живой плоти. С тех пор я резала только лица на свечах. Но я помню, что сделанные отцом статуи выглядели так, словно могут дышать и двигаться. Иногда, наблюдая за его работой в мерцающем свете свечей, я не сомневалась в этом. Эти фигуры, не то призраки, не то духи, были дурным сном моего детства, до того как мне пришлось узнать, что настоящие кошмары – смерть тех, кого любишь и кого трагически теряешь.
Женщина сделала шаг назад, а Ник жестом показал, что я должна войти. Мне не хотелось, чтобы он и Сибил оставили меня. Я схватилась за руку Ника, державшую меня за локоть, словно я могла броситься бежать.
– Сюда, пожалуйста, – сказала женщина, и я неохотно выпустила его руку. Моя новая провожатая была хороша собой, в высоком головном уборе с вуалью, прикрывающей волосы. – Ваши друзья подождут вас здесь, а затем проводят домой, – объяснила она. – Я леди Миддлтон, к вашим услугам, миссис Весткотт.
Наверное, я должна сказать даме, которая вызвала меня, что я к ее услугам, так, как я говорю у себя в лавке?
И тут впервые подозрение относительно того, кто мог стоять за всем этим, ошеломило меня. Я едва не запуталась в собственных юбках, увидев прекрасные гобелены в изысканно обставленной комнате, по которой мы шли, – настоящие тканые гобелены, не разрисованный холст. На полу не простые тростниковые половики, а роскошный турецкий ковер. Мягкие кресла, полированный стол, на нем резные шахматы из оникса, а на небольшом столике-маркетри разбросаны рисованные игральные карты. Все знали, что лицо карточной королевы было изображением прекрасной Елизаветы Йоркской, жены Генриха VII. Золотой бокал лежал рядом с игральными костями, блестевшими в утреннем солнце, лившемся сквозь окно. Мы разбудили нескольких маленьких мопсов с шелковыми ушками, спавших на прелестных вышитых подушках и…
Леди Миддлтон постучала в блестевшую полированную дубовую дверь, к которой мы подошли, и приложила к ней ухо.
– Войдите, – прозвучал чистый женский голос, слегка приглушенный дверью. Дверь открылась, и я оказалась перед королевой.
Королева Елизавета Йоркская
Клянусь Святой Девой, я не ожидала, что эта свечных дел мастерица, за которой я послала, окажется такой молодой или такой красивой. Но на самом деле прошло восемнадцать лет с тех пор, как ее отец, работавший с воском, изваял очень похожее изображение моего царственного отца, короля Эдуарда IV, для его гробницы. До сих пор у меня перед глазами эта прекрасная восковая фигура в Аббатстве, мы, перепуганные дети, собравшиеся вокруг, и мать в слезах, окруженная епископами, аббатами и священниками с длинными черными горящими свечами. Словно отец был еще жив, его восковой портрет поддерживали, чтобы он стоял, раскрашенный, в парике, одетый, в короне, держа в одной руке скипетр, в другой – серебряную с золотом державу. Но мы знали, что наш дорогой отец на самом деле лежит рядом в своем свинцовом гробу, совсем мертвый.