Принеся мне чай, он спросил:
– Мобильник у тебя с собой?
– Нет, оставила в городе.
– Правильно.
Свой телефон Маркус выключил и вынул аккумулятор.
– Я скоро вернусь. Схожу в Дил и куплю нам еды и газету. И мне нужен кофе.
– Не на машине?
– Пусть лучше здесь стоит.
Оставшись одна, я поднялась и отыскала свою сумку. Внутри, в кармашке, лежала жестяная коробочка. Раньше в таких хранили граммофонные иглы. Мне подарил ее Маркус много лет назад, в нашу студенческую пору. Купил ее в лавочке старьевщика. На крышке была собачка, слушающая граммофон – эмблема старой фирмы грамзаписи.
Я знала: Маркус сделает, что мне нужно. Он достаточно далеко зашел.
Через два часа он вернулся. Я сидела с гостиной, закутавшись в одеяло. В дом ворвался запах моря. Маркус был такой живой, такой здоровый…
– Я купил четыре отличных макрели. Рыбак продавал прямо на берегу. Сегодня у него мало покупателей.
Вечер прошел тихо. Туман так и не рассеялся. О том, что делать дальше, мы почти не говорили. Маркус строил какие-то планы и хотел их обсудить, но я попросила подождать до завтра. И мы говорили о том, как жили в разлуке. Про Арво Талвелу, который помог мне в моей большой беде. И как он неожиданно умер, и я решила искать Маркуса. Арво всегда советовал рассказать ему о нашем ребенке. И напрасно я сделала это так поздно.
Ни Билли, ни ее мы даже не упоминали.
Потом Маркус приготовил мне ванну, и целую вечность я лежала в теплой воде, надеясь, что ноги у меня перестанут неметь. За весь день я даже не оделась. Так делают тяжело больные – лежат весь день в одежде для сна. Завтра оденусь обязательно. Не важно, как буду себя чувствовать – все равно оденусь. Я спустилась на кухню, захватив жестяную коробочку.
Маркус слушал новости; по моему взгляду он понял, о чем я думаю.
– Нет, о нас ничего. Я приготовлю макрель с лимоном и перцем.
Я положила коробочку на стол.
– Она все еще у тебя?
– Да, и это для меня большое утешение.
Я открыла ее и показала маленькие белые таблетки.
– Здесь достаточно обезболивающих, чтобы покончить со мной.
– Хейя!.. – Он крепко меня обнял.
* * *
Следующее утро было тихим и золотистым, – о такой погоде мечтается пасмурным зимним днем. Солнце разогнало морскую дымку. Деревья по краю поля переливались янтарно-охряными красками. Маркус приготовил мне зеленый чай, а себе – кофе и принес в спальню. Я села, прислонившись к подушке.
– Устрою-ка я нам пикник, – сказал он. – Поедем на мыс Данджнесс.
– Одно из твоих заветных местечек?
– Да, самое любимое. Надень два свитера. Сегодня можно посидеть на берегу.
Мы ехали вдоль берега; на подъезде к Данджнессу перед нами открылся огромный галечный пляж. Я здесь раньше не бывала. Слева возвышались два блока атомной станции, похожих на бункер.
– Только ты способен любоваться местом, где стоит атомная станция.
– Ты не права, место удивительное. Посмотри на эти домики.
Маркус показал на два деревянных сооружения – бывшие железнодорожные вагоны. Домики как домики, но если обратить внимание на окна, понимаешь, что когда-то они бежали по рельсам. А теперь стоят здесь на приколе, и в них хозяйничают местные рыбаки. Рядом на берегу лежали лодки. На одном из домиков была вывеска: «Креветки».
– Как же мне хочется побежать к воде. А у меня ноги совсем онемели.
– Я тебя отнесу.
Маркус завернул меня, как в кокон, в теплое шерстяное одеяло и отнес к самой воде. Потом принес все для пикника. Мы сидели на камнях, прижавшись друг к другу, и слушали плеск волн. Было хорошо и спокойно – только море, небо и мы. И лишь чайки кружили в потоках легкого бриза.
Я стала оглядывать камушки.
– Хочу найти совершенно круглый.
– Все такая же разборчивая…
– Самое что ни на есть место Маркуса. Ты привозил сюда Кэти?
– Нет, ни разу.
– Она тебе не пара, – мягко, без осуждения, сказала я. – У нее нет твоей цельности.
– Ты, как и я, очень высоко ценишь в человеке это качество. Некоторые сказали бы, что у нас навязчивая идея.
– Даже своего рода проклятие.
– Да.
Я продолжала искать круглый камушек, перебирая серые, коричневые и белые голыши. Среди них попадались зеленые стеклышки, обкатанные волнами – гладкие, непрозрачные. Маркус подобрал кусок дерева и взглядом архитектора изучал вред, причиненный водой и непогодой. Такие щепки валялись по всему берегу вперемешку с ржавыми железками. Кое-где сквозь гальку отважно пробивались солелюбивые растения.
– Я так боялась ее утратить, – произнесла я чуть погодя.
– Цельность?
– Да, контроль над собственным телом. Таня умерла в сорок семь. Десять лет она провела в инвалидной коляске, и с каждым днем ее мышцы слабели – пока она не стала совсем беспомощной. – Я содрогнулась. – Даже глотать не могла.
Маркус прижал меня к себе.
– Вот собаке не дали бы так мучиться. Избавили бы ее от страданий.
Он погладил меня по щеке.
– Избавить от мук Таню было бы настоящим милосердием. Но никто не посмел. Никто не любил ее достаточно сильно. – Говоря, я не сводила глаз с Маркуса. Он поцеловал меня в губы.
Мы молча сидели на берегу. Позже Маркус достал бутерброды с сыром, яблоки, орехи, изюм. Я почти не ела. На берегу появились трое – видимо, орнитологи, с биноклями. Их очень интересовала какая-то птица у самой воды. Они наблюдали за ней, а мы – за ними.
– Какое красивое место, – сказала я. – Грустное и красивое.
Мы посидели еще. Уходить не хотелось, пока день не стал меркнуть.
Я смотрела на бескрайнее море, на темнеющее небо, а рядом сидел Маркус, и на душе было удивительно спокойно. Арво Талвела не ошибался. Тело мое ослабло, а разум был ясен как никогда. Ничто не заставит меня изменить себе – той, прежней.
Маркус отнес меня в машину. По дороге, когда мы проезжали мимо маленького магазинчика, я попросила:
– Купи, пожалуйста, молока и баночку меда.
– Ты же редко пьешь молоко.
– Мне нравится теплое молоко с медом и щепоткой корицы. Только вряд ли тут есть корица.
До коттеджа мы добрались в темноте. Все, что попадалось мне на глаза по пути домой, было исполнено какой-то особой красоты и смысла. Никогда раньше я не испытывала такого чувства. Меня трогали самые банальные вещи – светлые квадраты освещенных окон, предвечерняя суета в комнатах.