– Высота 250 метров, – отрывисто сообщил правый летчик.
«Пора!» – подумал Иванов и плавным движением ручки управления вогнал ферму, откуда в глаза продолжала бить нестерпимо яркими вспышками молнии огневая точка, в сетку прицела.
– Держите, суки!
Из каждого из четырех подвесных универсальных блоков с обоих бортов вертолета, оставляя дымные хвосты, вспыхнувшими стрелами вырвались по восемь ракет и двумя стайками, сливаясь впереди в одну большую стаю, пошли к цели. Ракеты первого пуска еще не достигли земли, как за ними последовали тридцать две ракеты второго залпа.
…Они с Наташей идут по вечернему парку. Девушка заходит вперед, останавливается и смотрит ему в глаза:
– Знаешь, что я ответила вашему замполиту? – Наташа обнимает Иванова за талию обеими руками. Он чувствует живое тепло ее рук. Она прижимается к нему всем телом и, глядя снизу вверх околдовывающим взглядом серо-голубых глаз, задает вопрос: – А что бы ты ответил на моем месте?
– Не знаю, – говорит Иванов.
– А ты подумай.
– Не знаю, – пожимает он плечами.
– Я ему сказала: «Что в вас есть такого, чего нет у Саши?».
Она уже не смеется, а доверчиво, как ребенок, припадает к его плечу. Иванов чувствует себя самым счастливым человеком на свете…
– Саня! – раздается предостерегающий крик Андрея Ващенки.
Иванов резко разворачивается: офицер в окровавленном камуфляже держит в запачканной кровью руке направленный на Иванова пистолет. Страха Иванов не испытывает, он напрягается, готовый действовать по первому приказу внутреннего голоса. Откуда-то изнутри снова накатывается ярость. В голове стучит одна мысль: «Убить! Не ты его, он – тебя!».
– Убери «игрушку», – как можно спокойнее произносит Иванов. – Здесь детей нет, чтобы пугать!
Глядя на испачканный кровью толстый короткий палец на спусковом крючке, Иванов ожидает выстрела. В вечерней тишине одинокий пистолетный выстрел звучит, как гром…
…Боль в голову, а затем и во все тело возвращалась по частям, вместе с коротким и отрывочным восприятием происходящего. Сознание медленно приходило откуда-то из глубины темной вязкой бездны прошлого, перемешивая его с настоящим. Постепенно стал заново выстраиваться мир звуков и ощущений. Иванов, почувствовав тело, понял, что нужно открывать глаза. Зачем? Сколько он здесь пролежал? Видимо, достаточно долго, чтобы успеть вспомнить свою жизнь. Его больше не били, и в тяжелой гудящей, медленно соображающей голове появилась первая мысль о спасении. Иванов разомкнул веки и, осторожно повернув голову, осмотрелся. Место показалось незнакомым: в отраженном от снега рассеянном свете одинокого прожектора в полумраке совсем близко виднелся забор из бетонных плит и слева от него – освещенная прожектором часть какой-то незавершенной стройки. На фоне светло-серого забора четко вырисовывались три темных силуэта, и время от времени там вспыхивали красные огоньки сигарет. После короткого раската смеха до Иванова долетел приглушенный обрывок фразы: «Сейчас кончим этого недоноска и – в сауну, грехи смывать!». Иванов понял, что говорят о нем. Эти трое списали его со счетов еще живого.
Иванов пожалел о пистолете, оставленном дома в шкафу на полке с бельем. Сейчас бы он очень пригодился. От мысли «Бежать!» Иванов отказался сразу. Если судить по тому, как дерутся эти тренированные парни, то далеко ему не уйти. А нужно выжить. И не просто выжить, а рассчитаться с теми, кто напал на него, кто так грубо и жестоко вторгся в его жизнь.
Имея возможность наблюдать за врагами, Иванов стал прикидывать свои шансы на успех. Сейчас в нем работал природный инстинкт, тот, что живет глубоко в подсознании каждого человека, – инстинкт самосохранения. И этот инстинкт говорил Александру, что, несмотря ни на что, нужно вставать и действовать. Теплое финское пальто, благодаря которому Иванов, наверное, был все еще жив, уже не грело – холод от промерзшей земли проник сквозь лебяжий пух настолько, что спина совсем онемела и не чувствовала даже боли. Надо было подниматься.
Враги, казалось, никуда не спешили, продолжая курить, делая надписи на бетонном заборе и спокойно беседуя. Иванов даже смог разобрать часть слов и понял, что уже не о нем. «“Хайль Гитлер!” еще напиши», – донеслось до Иванова сквозь дружное мужское ржание. «Сволочи!» – еще раз прикидывая свои малые шансы, мысленно выругался Иванов. И вдруг он почувствовал, как, преодолевая обиду и безысходность, в его груди закипает злоба. «Гады!» – Иванов сел на земле и с ненавистью посмотрел на веселящихся верзил. «Всего трое!» – теперь Иванову стало безразлично, какой перед ним противник. Иванов почувствовал, что теряет контроль над собой. «Убить!» – пришла одна холодная мысль. «Убить! Убить! Убить!» – эта мысль все больше и больше захватывала Иванова, отключая сознание от всего постороннего. «Убить!» – уже знакомо пульсировало в висках, точно так же, когда он вел боевой вертолет на чеченский пулемет, изрыгающий навстречу смертоносное пламя и металл. «Убить!» – когда Иванов смотрел прямо в ствол направленного в лицо пистолета. «Убить!» – и теперь уже больше ничего не связывало его с настоящим и будущим. И это был уже не Иванов, а тот, другой, кого Иванов боялся всегда, потому что это был не человек: ломая все запреты и заглушая боль, из темной бездны подсознания на свободу выходил зверь – жестокий и безжалостный. И теперь этот зверь с неумолимой беспощадностью подчинял себе тело и душу, придавая мыслям ясность, а мышцам – силу.
«Убить!» – почти не чувствуя боли, Иванов поднялся на ноги. «Убить!» – в правом потайном кармане финского пальто пальцы нащупали твердую рукоять ножа. «Убить!». Этот настоящий горский нож с удобной роговой ручкой и с не очень длинным, но очень острым лезвием – подарок однополчан, – всегда находился с хозяином как талисман и как защита от возможных неприятностей. И хотя Иванову еще ни разу не приходилось убивать человека ножом, обращению с этим видом оружия он был обучен. Еще с офицерских времен Иванов знал, что когда-нибудь эта наука ему пригодится. Теперь оставалось только положиться на природу и инстинкт.
– Гляди, он еще живой! – раздался удивленный возглас, и голоса у забора смолкли.
От группы противников отделился один и стал медленно приближаться к Иванову:
– Щас мы это поправим…
У Иванова немного кружилась голова, во рту ощущался привкус крови, но он чувствовал себя уверенно и твердо стоял на широко расставленных ногах, держа руку, крепко сжимавшую нож, в правом кармане пальто. Сладостное предвкушение мести скрывало за внешним спокойствием готовую разжаться в любой момент пружину. И это видимое спокойствие обмануло противника – тот подошел слишком близко. Со словами «Тебе мало!» враг нанес справа удар кулаком в челюсть, от которого Иванов даже не пытался увернуться. Молниеносным движением он с коротким замахом направил холодное лезвие в живот врага. По инерции тот ударил с левой руки в лицо Иванова, но этот удар уже был не таким сильным. Теперь, не таясь, Иванов отвел руку по большой дуге и с размахом вогнал лезвие на всю длину в солнечное сплетение врага. «Не убивай!» – запоздало откуда-то изнутри дошел до сознания Иванова слабо различимый приказ. Но было поздно. Противник, удивленно глядя себе на живот, осел на колени, прикрывая ладонями место, из которого секунду назад вышло холодное лезвие, затем, не издав ни звука, повалился на бок, подтянув колени к груди и скручиваясь в калач. Не пряча нож, Иванов открыто двинулся на двоих оставшихся.