Молитва как язык желания
В Послании к Евреям молитвенная жизнь Иисуса описывается так: «Он, во дни плоти Своей, с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти…» (Евр. 5:7). Эта молитва совсем не похожа на те, которые можно услышать в большинстве церквей обычным воскресным утром: «Дорогой Господь, мы благодарим Тебя за этот день и просим, пребудь во всех наших словах и делах. Аминь». В этих словах нет ни мольбы, ни воплей, ни слез. Наши молитвы искренни, сдержанны, даже благочестивы. Юджин Петерсон называет их «срезанными цветами». Они не похожи на молитвы Иисуса или хотя бы на псалмы. Напор и неистовство, страсть и восторг, ярость и отчаяние, которые мы видим в псалмах, так несвойственны нашему выражению религиозных чувств, что даже трудно поверить, что псалмы были даны нам как пример того, как надо молиться. Эти молитвы кажутся нам такими отчаянными, что ли. И все же М. Боундс напоминает нам:
Желание делает молитву пылкой. Душа не может быть безразличной, когда в ней поселяется какое-нибудь сильное желание, вдохновляющее ее. …Сильные желания рождают сильные молитвы. …Безразличие к молитве — это пугающий признак мертвенности желаний души. …Без желания не может быть настоящей молитвы.
Man of Prayer
Молодая женщина, которая пришла ко мне на прием, была готова покончить жизнь самоубийством, как многие, кто нуждается в психологической помощи. Депрессия, начавшаяся год назад, постепенно усугублялась, пока наконец моя пациентка не попыталась свести счеты с жизнью. Наши встречи продолжались не одну неделю, и я открыл в ней восхитительную женщину с сердцем поэта, которая за эти годы похоронила свою душу. Не столько из-за бед и страданий, сколько из-за пренебрежительного отношения. В тот особенный вечер мы проговорили больше часа о том, каким глубоким было ее желание любви, какой отверженной и неправильно понятой она чувствовала себя всю жизнь. Наша беседа была откровенной, мягкой, затрагивающей глубинные струны ее души. Разговор уже подходил к концу, и я попросил ее помолиться вместе со мной. Того, что за этим последовало, я никак не ожидал. Тон ее голоса стал каким-то вкрадчивым и благоговейным, она произнесла что-то типа: «Господи, спасибо за то, что Ты был с нами. Покажи мне, что я должна делать». Я не мог вымолвить ни слова. «Должно быть, она разыгрывает меня, — подумал я. — Ведь это совсем не то, что она чувствует. Я знаю, о чем кричит ее сердце. Она пришла ко мне в таком отчаянии».
Я бы хотел, чтобы она молилась, как мой младший сын Люк. Для своих пяти лет он уже достаточно мудрый. Он знает, чего хочет, и знает, что значит лишиться этого. «Моя жизнь кончена», — Люк опустил голову на стол и вздохнул, являя собой картину скорби. Я только что сказал ему, что он не сможет съесть на завтрак шоколадную конфету, и он чувствовал себя опустошенным. Продолжать жить больше не было смысла. Жизнь, как ему казалось, была кончена. Мне нравится Люк, потому что его желания самые неподдельные и самые незамаскированные. Его желания и разочарования как будто не от мира сего. Когда мы приходим к кому-то на обед, его первый вопрос — «А десерт будет?». Какая-то часть моей души настаивает, чтобы он избавился от этой привычки, но другая ее часть восхищается тем, что Люк, в отличие от всех нас, не стесняется своих желаний. Он не знает стыда. Мы же прячем наши истинные желания и называем это зрелостью. На Иисуса это не производит никакого впечатления. Он приводит нам в пример простоту ребенка, говоря, что мы должны быть как дети.
Почему мы так стесняемся своих желаний? Почему мы притворяемся, что у нас все прекрасно и нам ничего не нужно? Настойчивая вдова не была слишком гордой, чтобы просить о помощи. Не был таким и псалмопевец. Как мало мы просим у Бога того, что действительно важно для нас. Как редко мы признаемся в этом даже себе. «Хочу ли я этого?» Мы не молимся, как Иисус, потому что не позволяем себе быть хотя бы отчасти такими же живыми, как Он. Мы не позволяем себе почувствовать, насколько на самом деле безвыходно наше положение. Мы понимаем, что наше желание возьмет над нами верх, если мы позволим ему проявить себя во всю силу. Не лучше ли похоронить разочарование и острую тоску и просто примириться с жизнью? Как подчеркивает Ларри Крабб, притворство кажется куда более надежным путем к достижению христианской зрелости. Но цена, которую мы за это платим, — это потеря души, общения с Богом, потеря направления и потеря надежды.
Утратившие желание и плывущие по течению
Я преподаю, даю консультации по вопросам семьи и брака, пишу книги, и мне нравится то, чем я занимаюсь. Но так было не всегда. Несколько лет назад, в Вашингтоне, я бесцельно провел два года своей жизни. Это было самое печальное время. Мне не нравятся власть предержащие, и я питаю отвращение к политике. Гарри Трумэн был прав: «Если хочешь иметь друга в Вашингтоне — приобрети собаку». И что же, спрашивается, я забыл в Вашингтоне? На самом деле я не хотел туда ехать, мой работодатель уговорил меня согласиться на этот перевод. Но я не могу перекладывать на него всю ответственность. Правда состоит в том, что в какой-то момент я перестал понимать, чего хочу от жизни. Моей настоящей страстью был театр, и несколько лет я с великой радостью следовал за своей мечтой.
У меня была своя труппа, и я любил ее. В результате целого ряда событий и, как мне тогда казалось, предательства нескольких людей, я почувствовал себя глубоко обиженным. Я ушел из театра, перестал играть и стал искать работу. Тут и подоспело предложение из Вашингтона, и хотя мне оно было не по сердцу, я позволил людям, которыми восхищался, сделать выбор за меня. Если нами не руководит собственное сильное и настойчивое желание, то мы начинаем руководствоваться желаниями других.
Энн не знала, выходить ли ей замуж за человека, с которым она встречалась. Их отношения продолжались три последних года ее учебы в колледже, и во многом им нравилось быть вместе. Но когда возможность обручения стала реальностью, она поняла, что не может решить, что же ей делать дальше. Я спросил: «Ты хочешь выйти за него замуж?» «Не знаю. Хочу, наверное. Я не уверена». Энн — очень яркая и энергичная молодая женщина. Она ведет молодежное служение и не страдает от недостатка идей или сил для их реализации. Люди часто обращаются к ней за советом или помощью. И Энн всегда знает, что нужно делать. И все же она зашла в тупик. В ее ситуации было трудно понять, что же нужно делать. Ее друг был глубоко верующим, порядочным человеком, любящим ее. Она тоже его любила.
Проблема же была в том, что Энн всю свою жизнь делала то, что было нужно, и никогда не принимала решений, основываясь на своих чувствах. Она была самым старшим ребенком в очень бедной семье, и ей пришлось повзрослеть намного раньше, чем другим детям. Она была очень ответственной и чувствовала себя в безопасности, только когда соответствовала ожиданиям и выполняла то, что от нее требовалось. Когда же пришло время принять решение, опираясь на собственные желания, она растерялась, не имея подобного опыта. И не было никого, кто сказал бы ей, что надо делать.
Я встречал многих христиан, оказавшихся в таком положении. Вспомнить хотя бы Чарлза, пятидесятилетнего юриста, который до сих пор не знает, кем ему стать, когда он повзрослеет. В прошлом году от него ушла жена. Или Пола, молодого человека лет двадцати, который понятия не имеет, что делать после окончания колледжа. Он решил, что главное — это хорошая успеваемость, и совершенно забыл о своем сердце. Джеми не знает, выходить ли ей замуж или нет. Барбара ненавидит свою работу, но у нее нет ни малейшего представления о том, чем она могла бы заняться, если все же бросит ее. Все эти люди стараются как можно глубже похоронить свое сердце и обрести спокойную жизнь. Поэт Дейвид Уайт сказал: