Этим же вечером Ева Александровна снова была у него. Они даже прикидочно перестали уже обсуждать вечерние планы: события набирали обороты столь непредсказуемо и стремительно, что оба не могли и подумать о самом малом перерыве, который позволил бы им ненадолго прийти в себя или же как-то унять взятый обоими галоп, временно перейдя на рысь.
— Я немытая и непереодетая, — сообщила Ивáнова, когда он в очередной раз усадил её в пассажирское кожаное кресло.
— Знаю, — бодрым голосом отбился искусствовед, — только ванных у меня, как ты знаешь, две, и купить для тебя смену одежды мне гораздо проще, нежели возить по маршруту Москва — Товарное — Москва. — И улыбнулся. — Извини, Евушка, это никакая не заманка, это чистая правда.
— Я сто лет не включала канал «Культура»… — подала она слабый голос и шмыгнула носом.
— И что же у нас там такое незаменимое? — вяло поинтересовался он, уже выруливая на Пречистенку.
— Да всякое. Бывает, латиноамериканские танцы дают.
— А они тебе с какого боку?
С правого, хотела ответить она, откуда обидная хромая нога растёт, не дающая угомону голове. Но не ответила, потому что понимала: любые претензии, пожелания и обиды — не сегодня. Знала, ему было что ей рассказать, и она этого ждала. К тому же он ухитрился под завязку набить холодильник запасами из «Му-му», что тоже не стало тайной. Это она успела выяснить, незаметно коснувшись алабинского рукава.
Ей было легко оттого, что эти неожиданные отношения её с мужчиной, пускай и не близкие, а исключительно деловые, тем не менее завязались так просто, или даже — просто так, и стали с ходу развиваться самым естественным порядком, минуя стадию неловкости, стыдливости и просто любой недосказанности в смысле намерений сторон. Да и какие могли они быть, эти намерения, — не постельные же? Ему бы и в голову такое не пришло, думала она, подобная дикость: просто зайти перед сном, толкнувшись в её дверь, присесть на край постели, взять между делом за руку, переложив чуть в сторону прислонённую к кровати палку, чтобы не грохнулась о паркет, и недолго поговорить — дотолочь недобранное за вечер, припомнить какую-нибудь важную или же, наоборот, совершенно незначительную деталь, ведущую к падению или взлёту. А может, даже чмокнуть в голову в тихом благодарствии, прощаясь до утра. Но и понимала, что не будет этого, никогда, однако мысль такая уже сама по себе грела душу, подбадривая частым стуком в груди и заставляя дышать, как не дышалось раньше, — порывисто и глубоко.
— Стало быть, так, ведьмушка моя, — начал искусствовед после того, как они отужинали, а он ещё и добавил к меню привычной айловки. — Сегодня я пережил ужас, который мне теперь надобно как-то до тебя донести. Иначе, боюсь, провалим дело и останемся с тем, от чего начинали.
— Не надо, — мягко остановила она его, — я знаю, тебе было плохо. Я вижу. Просто дай мне руку, я посмотрю.
Он молча раскрыл ладонь, и оба синхронно прикрыли веки. Она и так уже была в процессе, а он просто пробовал не мешать, отгоняя посторонние мысли. Чуть позже он открыл глаза и взглянул на неё. Ева едва заметно шевелила губами, словно перебирая во рту нечто известное ей одной и отделяя важное от пустого. Кисти её рук, лодочкой сложенные вокруг его ладони, мелко подрагивали, как бы вторя слабому движению тонких губ. Пальцы её, длинные и бледные, с коротко подстриженными ненакрашенными ногтями, выглядели так, как он любил. Слабо-голубые вены, тут и там пронзавшие тыльную часть ладоней, изгибистыми нитями тянулись от запястий к косточкам кистей, будто на пути от истока к устью выбирали себе удобные проходы, нащупывая причудливые, но верные русла. «А она ведь красавица… — вдруг подумал он. — Господи ты моё несусветное, как же я раньше этого не замечал? И кстати, интересно б разобраться, она больше способная, чем умная, или наоборот?»
— Темницкий? — вдруг спросила она, резко распахнув глаза.
Он кивнул. Она раскрыла ладони и выпустила его руку на волю.
— Детали нужны?
— Не надо, — отказалась Ева Александровна, — я видела, какой ценой тебе дался этот разговор. Надо будет, спрошу.
— А с ними-то что делать? — Он поднял на неё глаза.
— Пока ничего, — покачала головой Ева, — всё решится само. Большего сказать не могу. Или надо общаться с объектом.
— Ты имеешь в виду убийцу?
— Его. Но он никуда не денется, поверь мне. Нам сейчас гораздо важнее работать с Темницким. Все начала и концы в нашем деле завязаны на одном человеке. На нём.
— А мотивы?
— Не знаю, я должна его смотреть. Но в любом случае теперь нам ясно, что оригиналы у него на руках, иначе всё разваливается за абсолютной бессмысленностью. Ну и Шагал, разумеется, там же.
— Которого я, кстати, и видел, — уточнил Лёва, — когда мой несчастный погорелец копировал его с оригинала, на моих же, можно сказать, глазах, в том же самом подвале. Да и «хонда» темницкая как нельзя лучше подпадает под чёрный вездеход, куда Ираида усаживалась тогда с Шагалом в пакете.
— Лёва, мне всё же понадобится его вещь, даже не фотография. Именно предмет, личный, каким пользовался, и часто. Мне нужен след, качественный, мощный. Часы, галстук, очки, часть одежды, ну не знаю, пускай карандаш или ручка, которая обычно при себе. И хорошо бы во внутреннем кармане, у сердца. В общем, нечто подобное.
Алабин подумал и сказал:
— А если тебе самой предлог найти, ну, вроде как его сотруднику? Прийти, скажем, по делу, с просьбой там или, допустим, с каким-то личным пожеланием. Как в прошлый раз, когда тебя Коробьянкина «сентиментализмом» моим облагодетельствовала.
— Не выйдет, Лёва, — не согласилась она, — он нас видел вместе. Насторожится. Решит, вынюхиваю что-то, с твоей же подачи. Если Темницкий — наш реальный герой, то наверняка он крайне осторожен во всём. Тем более, сам же говоришь, что подкинул ему идиотскую мысль про трёх Леонардо вместо двух Гварди и одного Ван Дейка.
— Всё-то она помнит… — с притворной досадой пробормотал Лев Арсеньевич, — опасно с тобой, я же говорю.
— Такая работа, — ответно улыбнулась колдунья.
— Понимаю, — согласился Алабин, — а ещё понимаю, что сам я тем более не смогу закинуть в его адрес насчёт вещицы, согретой у его же большого, жадного и бессердечного миокарда. Просечёт на раз. И завалим дело — уже на два. — И криво улыбнулся. — Интересно, а чего ты там ещё высмотрела про меня, помимо урода Гудилина? Я имею в виду, когда ладошку мою мыслию своею мучила и трепала.
Ведьма, однако, резко перешла к другому, оставив неотвеченным то, что интересовало Алабина, возможно, больше многого остального.
— Я думаю, коль уж мы с тобой забрались так глубоко и вычислили Темницкого, то вполне могли бы ещё раз вернуться к Ираиде. И уже оттуда дотянуться до него, прицельно. Как у них было, например, перед самой её смертью, и отчего случилось так, что в своё время я увидела саркому, но не почувствовала убийства. Готовы вникать, Лев Арсеньич?