То оказался Лудли. Он был весел.
Безумица всем своим длинным телом подалась назад, чтобы Лудли его не увидел. Сей лукавец, вне сомнений, нанят Монфальконом и являлся за инструкциями. Полонийского короля спасут наутро. Безумица подслушала обсуждаемый план. Прихмыкнула, мотнув головой в знак восхищения обоими ее героями – Монфальконом, о коем грезила как об отце, и Квайром, коего алкала как любовника. Что до плана, пока все шло как по маслу.
Всосав поглубже мундштук табачной трубки, Уна Скайская привольно раскинулась на гобеленовой кушетке. Она возлежала на лесных пейзажах (Охота, Нимфы и Фавны, Диана и ее Девы) пред пышным огнем – вертюгаль перекошена криво висящим колоколом, корсаж ослаблен, воротник газовой ткани полускрывает увитую жемчужными нитями голову, – наслаждаясь минутой-другой перед празднествами и церемониями, каковые, будучи подругой Королевы, обязана была посещать. Она погладила оранжевую спинку огромного кота, улегшегося спать на кушетке, и всецело предалась табакокурению, пока в соседней комнате служанки подготовляли остаток ее туалета.
Графиня ненавидела почти все общественные мероприятия, особливо же те, что предполагали какое-нибудь ее участие: ныне вечером Королева попросила ее возглашать программу в начале всякого отделения, иначе говоря, она обязана присутствовать на всем праздновании Двенадцатой, от Вручения Даров до Финального Пиршества, кое явно продлится до самого утра. Хуже того, всю первую половину вечера нужно пробыть на льду Западного Минстера, где река промерзла столь основательно, что сделалось возможно возжечь костры и зажарить свинью (прошлой ночью предприимчивый веницейский трактирщик проделал сие к значительной своей выгоде), и Уну проберет до костей, как и, разумеется, всех прочих; и, подобно всем прочим, она злоупотребит подогретым кларетом, что избран официальным питьем и наисущественнейшим источником тепла. Ну а позднее явится в изощренных костюмах Маскерад Великого Зала, а с ним и дальнейшее неудобство, ибо Уна обречена запекаться в наряде норны Урд. Равные страдания не минуют и остальных: покажутся Тор, Один, Хелья и другие, Глориана же предстанет Фрейей, Королевой Богов, в сюжете мастера Уэлдрейка, именуемом «Канун Рагнарёка», из северных мифологий и в честь Великого Полония, что господствует на обоих брегах Балтийского моря. Уна, чьи владения и родной дом помещались на большом острове Энис Скай далеко на севере от Альбиона, была знакома с данными богами не понаслышке, находила их пантеон на редкость скучным и испытывала отвращение к нынешней придворной моде на новизну, отодвинувшей ее любимые классические сюжеты на задний план.
Трубка выгорела, и Уна, вздохнув, поднялась, дабы расправить одежды и дать служанкам завершить ее наряд, облачить ее в накидку красного бархата, отороченную малахитово-муаровым мехом, затенить ей лицо большим капюшоном. Служанки эскортировали Уну до внешней двери ее покоев (в сущности то был отдельный дом, встроенный наподобие многих иных в основную структуру дворца и выходивший на обширный двор, в центре коего плескалось декоративное озеро с приличных размеров искусственным островом). Королевские сани с кучером на козлах ожидали ее, и лакеи в гипертрофированных тэм-о-шэнтерах с кокардами, коротких парчовых табардах и шаровидных набедренных штанах с разрезами прислуживали ей, пока она всходила в салон, дабы нырнуть во тьму и мягкие подушки. Крик, треск – и повозка, кренясь на рессорах, отправилась в короткое свое путешествие по окружности тропы к куда более изысканному фасаду укромного входа в Королевские сады и сборищу стражей, смыкающих ряды по командам лорда Рууни, чье дыхание серебрило воздух при каждом взрывном стаккато, напоминая Уне о холоде. Спрятав руки в муфту под капюшоном, она горестно уставилась на темнеющий в дальнем окне декоративный сад, укутываемый снегом плотнее прежнего. Казалось, что зима углубляется и не прекратится, покуда не кончится с нею весь мир, – и Уна, содрогнувшись, вспомнила о зиме Фимбул-Винтер и вопросила себя с нездоровым любопытством, не наступает ли и вправду Канун Рагнарёка – и не накличут ли они Хаос и Древнюю Ночь, что поглотит их раз и навсегда. Она зевнула. Коли Властелины Энтропии и собрались вновь объявиться на Земле, как случалось в легендарном прошлом, она, может статься, приветила бы их с облегчением, по меньшей мере ввиду избавления от скуки. Она, конечно, и не думала верить в сии ужасные доисторические басни, хотя иногда против воли жалела, что они сплошь лгут и она не живет внутри них, ибо, несомненно, такая жизнь была бы более цветистой и возбуждающей, нежели нынешний век, в коем тупой Разум рассеял яркую Романтику: гранит, разбивающий ртуть.
С такими-то мыслями она приветствовала Королеву в платиновой короне, когда та ступила в салон.
– Клянусь Ариохом! Нынче ночью ты восхитительно аляповата!
Глориана возвернула улыбку, обрадовавшись Униной нарочитой вульгарности (поминать Древних Богов всуе считалось дурновкусием). Она облачилась в соболя, белый шелк, жемчуга и серебро, ибо сей ночью должна была представлять собою Полярную Государыню, Снежную Королеву; и от всякого служившего при ее Дворе ждали отражения мотива. Платье Уны под накидкой было бледно-голубым, колеретка – голубой, но чуть гуще, нижняя юбка – белой и украшенной крошечными синими бантами; видоизмененная Пастушка прошлой весны.
Между тем вкруг них стража седлала коней, натягивала поверх традиционной униформы серебряные накидки, водружала на головы шапки с перьями белой совы и всячески приготовлялась. Выехал вперед лорд Рууни с черной бородой, почти изумляющей среди всей бледности, и склонился, посверкивая пытливым глазом.
Качнулась перчатка Глорианы, лорд Рууни выкрикнул свое громкое «Рысью, джентльмены!», сани с эскортом тронулись, скрипя полозьями и глухо барабаня копытами по мостовой, к Западному Минстеру и реке.
– Хорошие вести, – поведала Глориана своей компаньонке. – Ты слышала? Полонийца спасли.
– Он в порядке?
– Чуть обморожен, я полагаю, но не поврежден. Монфалькон сообщил мне ближе к вечеру. Его нашли утром на мельнице. Похитившие его злодеи рассорились и сбежали, оставив его в путах, и во время спора убили одного из своих. Возможно, они намеревались возвратиться – но люди Монфалькона успели первыми и привезли его в Лондон. Так что все хорошо, и тревоги графа Коженёвского за своего господина более нам не досадят.
– Когда ты примешь сего неудачливого монарха?
– Сегодня. Через час-другой. Когда я приму всех гостей.
– Но Всеславный Калиф… нам предстоят дипломатические затруднения.
Глориана откинула занавесь, дабы открылся вид на городские огни.
– Монфалькон все уладил. Их представят вместе, Полонийца объявят первым, поскольку он Император.
Уна в изумлении прикусила губу.
– Я думала, оба надеются засвидетельствовать Твоему Величеству совсем не только формальное почтение. Разве не являются они к Императрице, чтобы… – Уна почти устыдилась, – чтобы кадриться?