На душе вновь было смутно и тяжело, чувствовалось какое-то вялое равнодушие ко всему, что происходило вокруг. Решив не вставать, пока не выспится окончательно, он закрыл глаза и скоро снова заснул.
Через некоторое время его разбудила Бортэ. Она стояла, склонившись над ним, трясла за плечо.
– Пришел Боорчи, говорит, что по важному делу.
Тэмуджин оделся, сел на хоймор и велел впустить нукера. Тот вошел, присел к очагу. Бортэ подала ему айрак. Отпив, он поставил чашу на стол и, покосившись на Бортэ, помолчав несколько мгновений, сообщил:
– Бэлгутэй приказал перебить семьи тех, кто напал на наше стойбище.
Тэмуджин, взявшийся было за свою чашу, поставил ее обратно. Бортэ на женской стороне замерла, побелев лицом, прижимая руки к груди.
– Всех? – спросил Тэмуджин.
– Всех, вместе с детьми и стариками.
– А те семьи, которые я простил?
– Тех – нет, те сразу укочевали куда-то. Сразу, как ты освободил их, наши и отпустили, вернули им все – и юрты с арбами, и скот.
– Ладно, хоть так… А как это случилось, почему он так сделал?
– Все эти дни он искал свою мать Сочигэл, очень хотел найти ее, страдал сильно. Но как он ни допытывался у меркитов, те ничего не могли ему сказать. Узналось только, что она ушла с каким-то сотником. Будто сама ушла, по своей воле. Вместе они сели верхами и ускакали, пока шла суматоха… И Бэлгутэй, видно, отчаялся. Нынешним утром он обвинил во всем семьи тех трехсот меркитов, приказал караульным сотням выгнать их в степь и перестрелять. Те и исполнили – ведь не могли они не выполнить приказ младшего брата своего нойона… А Бэлгутэй, видно, и на тебя обижается, думает: захотел бы, то мог помочь ему найти мать.
– А что Хасар делает?
– Он все эти дни собирал отцовское оружие и имущество, увезенное меркитами. Допрашивал пленных и заставил их нести все, что было захвачено: выделанные матерями шкуры, войлок, юрты… Юрты со шкурами он почти сполна собрал, а вот из оружия и половины не нашлось, какую-то часть он нашел в юртах нойонов и нукеров, а то, что не нашел, восполнил другим.
– Наверно, распускал руки на пленных?
– О-о, да он тут грозой всех меркитов стал, – улыбнулся Боорчи. – Многим досталось от его руки. Очень уж зол он был на них…
– Ладно, позови ко мне Бэлгутэя.
Когда Боорчи ушел, Тэмуджин позвал Бортэ.
– Я хотел расспросить тебя о Сочигэл, да все времени не было. Скажи, что ты думаешь, она виновата в том, что вас с Хоахчин нашли меркиты?
Та присела на свое место, подобрав взгляд, сказала:
– Я не хотела говорить тебе, чтобы не огорчать лишний раз, но раз вышло все так, видно уж, нужно рассказать. Мы с Сочигэл-эхэ как-то остались одни, здесь, у западной юрты, она и призналась мне во всем, что это она указала меркитам, куда скрылись мы с Хоахчин.
«Значит, так и есть, как я думал!» – Тэмуджин, получив ответ на мучивший его вопрос, почувствовал что-то вроде облегчения, будто тяжесть упала с плеч.
Он быстро спросил:
– Она сказала, зачем это сделала?
– Сказала. Она так и сказала мне: я нарочно выдала тебя, чтобы наказать Тэмуджина, да и всех вас. Почему, говорит, у вас должно быть счастье, когда у меня его никогда не было. Оэлун, говорит, заняла мое место, Тэмуджин занял место моего Бэктэра, и что, мол, думаете, вы так и будете наслаждаться, а мне смотреть на вас и завидовать? Я, говорит, нарочно сломала ваше счастье, а сама нашла здесь место и проживу, мол, не впервой мне в чужом племени жить… Она сошлась тут с одним пожилым сотником, и тот с ней будто бы неплохо обращался. Я спросила у нее, а как же Бэлгутэй, ведь он останется один, а она в ответ лишь усмехнулась: он не пропадет, мол, он как теленок, сосет у любого, кто даст. А Тэмуджин, говорит, не тронет его, у него мягкое сердце. Так и уехала с тем сотником в его курень.
– Что еще она говорила?
– Да все одно и то же: я не должна из-за вас лишаться счастья, мне дела нет до вас всех…
Тэмуджин, сузив глаза, думал над последними ее словами: «Значит, она потому решилась отомстить мне, что у меня «мягкое сердце»? А было бы оно у меня черствое, тогда и мстить она побоялась бы? Тогда что же есть человек, как не худший из животных? Значит, среди людей добрым быть – себе дороже, можно и голову потерять из-за своей доброты?».
Бортэ, взглянув на него, испугалась изменившегося его лица, не предвещавшего ничего доброго. Она встревоженно спросила:
– Не хочешь ли ты наказать за нее Бэлгутэя?
Тэмуджин с трудом оторвался от своих мыслей, нахмурил брови, раздумывая. Шевельнул рукой:
– Бэлгутэй за свою мать не ответчик, он ни в чем не виноват.
Она облегченно вздохнула.
– Тогда и не говори ему ничего про мать. Зачем ему это знать.
– Не буду.
Бэлгутэй вошел в юрту весь красный от возбуждения, выпучив глаза, он лихорадочно поворачивал головой, будто искал чего-то. Увидев Бортэ, он торопливо поклонился и встал, озираясь, заметно подрагивая всем телом.
– Садись, младший брат, – сказал Тэмуджин, – посиди с нами, поговорим.
Он посмотрел на Бортэ, глазами указал ей на бурдюк с вином, висевший на восточной стене. Она поняла, принесла к столу три медные чашки, налила по полной, поставила рядом корытца с пенками, овечьим сыром, творогом, туесок со сметаной.
Бэлгутэй присел, глядя в стол и напряженно помалкивая, видно, ожидая от брата выволочку за совершенное.
– Мой младший брат, – Тэмуджин мягко посмотрел на него, – говорят, юноша должен совершить какое-нибудь большое и трудное дело, чтобы стать взрослым. Пусть будет считаться, что сегодня ты совершил это. С этого дня ты стал истинным мужчиной. Давай, выпьем за это.
Бэлгутэй, видно, после свершенного им начал было сомневаться в том, верно ли он поступил, но услышав от брата одобрение, воспрял духом. Он успокоено, с просветлевшим лицом поднял чашу и, дождавшись, когда выпьет брат, разом осушил ее.
– Ешь! – приказал ему Тэмуджин. – А то опьянеешь с голоду.
Тот послушно взял ложку, черпнул творог и сметану, зажевал, думая о чем-то.
– Ты принял участие в нашей мести, ты сделал большое дело, – говорил Тэмуджин, пристально глядя на него, – но я слышал, что ты сильно горюешь о своей матери, Сочигэл-эхэ. Так или нет?
– Так, брат, – раскрасневшись от выпитого, Бэлгутэй отложил ложку и возбужденно заговорил, доверчиво открывая ему то, что было на сердце: – Ведь мать, хоть и глупая, и пьяная, а она была у меня единственная… Отец ушел, Бэктэр ушел. Как же мне быть одному?.. Я не говорю, что я совсем один… – тут же поправился было он, но Тэмуджин остановил его:
– Я тебя понял. Но раз ты теперь уже большой, должен понять другое… Теперь нам известно, что Сочигэл-эхэ ушла по своей воле. Ты слышал про это?