Сгорбившись, он бродил по айлу, будто искал себе места и не находил. Не ел, пока не усаживали за стол, а сев вместе со всеми, еле проглатывал кусок и с отвращением отодвигал еду; не ложился, пока не звали, а когда ложился, то долго лежал с открытыми глазами, бесчувственно глядя в темноту, и лишь под утро забывался прерывистым, беспокойным сном.
На второй день отца хоронили. Сородичи обряжали его в далекий путь, прощались с ним в большой юрте, но Джамуха и тогда не пришел в себя. Неузнающими глазами смотрел он на неживого родителя, когда тот, одетый во все праздничное, сидел на хойморе за накрытым столом.
На похоронах, когда в сопровождении сотен сородичей и гостей отца везли в землю предков, когда его опускали в огромную, застывшую от мороза яму, Джамуха стоял вместе со всеми рядом и словно во сне – безразлично, будто чужой – смотрел на происходящее. Даже мать, подавленная горем, зная, что теперь для их семьи настали нелегкие времена, после возвращения с земли предков набросилась на него с горячими упреками.
– Что же ты так опустился, сынок?! – с отчаянием, сквозь слезы выговаривала она ему. – Отец покинул нас, да еще ты будешь висеть на нашей шее, что же тогда будет? Да и ведь люди смотрят, а ты не маленький, должен вести себя прилично…
На Джамуху не воздействовали ее слова, он продолжал молчать, уставившись перед собой остывшим взглядом. Мать тогда не на шутку встревожилась, пошла к дяде Ухэру, просила его поговорить с ним, но тот, нагруженный хлопотами, отмахнулся, мол, не до вас. Обеспокоенные домочадцы позвали шамана. Тот посмотрел Джамухе в глаза, подержал руку на темени и успокоил всех, сказав, что болезнь временная и скоро пройдет. Джамуху оставили в покое, и теперь он целыми днями просиживал в малой юрте.
Ему приносили еду, уносили почти нетронутой, мать заходила проведать, поддерживала огонь, стелила ему на ночь постель.
После похорон он медленно стал отходить от болезненного удара, понемногу обретая способность понимать происходящее. И чем больше приходил в себя, тем яснее он осознавал всю глубину несчастья, которое его постигло, тем тяжелее становилось у него на душе.
Весь последний год Джамуха жил так, что ему позавидовал бы любой из сыновей больших нойонов. Он ездил на лучших иноходцах и рысаках, ему готовили луки и стрелы лучшие умельцы, дарили разное оружие приезжавшие к отцу нойоны. На облавах дзеренов, на которые он теперь часто выезжал с толпой своих сверстников, его неизменно избирали тобши.
Отец после того, как прошлым летом ему неожиданно пришлось участвовать в женитьбе Тэмуджина, вдруг по-иному стал смотреть и на своего сына. Раньше он не баловал его вниманием, следя лишь за тем, чтобы он старался в делах, приличных для его возраста – владеть оружием, объезжать лошадей, охотиться на зверя, и считал, что этого ему достаточно. Теперь же он часто стал призывать его к себе для беседы. Подолгу уединяясь с ним, говорил ему о делах рода и племени, рассказывал ему разное о том, что было между родами и племенами прежде и что стало позже, расспрашивал о его мыслях, испытывая ум и смекалку. А в самое последнее время, после ранения, отец стал допускать Джамуху на свои советы с другими керуленскими нойонами. Сидя рядом с отцом, он слушал, что говорят старшие, видел, как решаются важные дела. Отец исподволь начал натаскивать его к жизни нойона, как старый вожак учит молодого волка, и словно чуя близость своей кончины, старался обучить его всему, наверстывал упущенное в прежние годы.
Все это наполняло сладким чувством гордости самолюбивое сердце Джамухи, он уже начинал смотреть на себя как на будущего большого вождя, которому подчиняются и другие вожди. Отцу же теперь подчинялись все керуленские нойоны, и однажды тот в разговоре с ним дал намек, что готовится стать ханом, и это вознесло Джамуху в своих мыслях до самых небес. «Потом и я буду ханом?» – удивленно спрашивал он себя и тут же радостно и уверенно утверждал: – «Да, я буду ханом!». Теперь он часто, закрыв глаза, с несказанным блаженством представлял себе, как гордо и грозно восседает на высоком троне, а ему кланяются нойоны больших и малых родов, приносят в дар лучших жеребцов, юных пленниц, оружие…
Следуя примеру анды Тэмуджина, Джамуха попросил отца, чтобы он просватал за него невесту – и здесь он не встретил отказа. Осенью они вместе ездили к джелаирам и просватали красивую девушку из семьи тамошних нойонов.
В начале зимы Джамуху вместе со сверстниками принимали в воины, и когда, по обычаю их рода, юноши облавили в степи дзеренов, он на спор попал в правую почку бегущему самцу и этим заслужил звание мэргэна.
Правда, отец зимой не взял его на войну с борджигинами и запретил ему ходить в походы, пока не женится и у него не родится первый сын, однако звание мэргэна и без этого высоко возносило его имя. Оно навсегда причисляло его к прославленным людям рода, и отныне его слово на любом совете должно было иметь вес, и это еще больше радовало Джамуху.
Все шло хорошо, и в последнее время он уже стал подумывать: «Отец стареет, улус у него немалый, потом ведь все достанется мне, а пока, после женитьбы, можно будет попросить его выделить мне владение, чтобы зажить отдельным куренем, как другие нойоны. Вот тогда-то и начнется у меня настоящая жизнь!..»
Все рухнуло в один день, и теперь, приходя в себя после страшного горя, он осознавал, что счастье его кончилось, даже и не начавшись.
Сначала было неясно, как поступят дядья с отцовским улусом, со знаменем, и Джамуха изнывал в ожидании их решения: дадут ли ему какую-то часть владения?
Дядя Ухэр, самый близкий из всех, поначалу молчал, был хмур и раздражителен. Он подолгу думал о чем-то своем, часто уходил на советы и встречался с кем-то, и Джамуха не решался его расспрашивать. Другие дядья, раньше приветливые и веселые в общении с ним, теперь смотрели на него отчужденно и при встрече отводили глаза, показывая, что не собираются баловать его, как раньше. Они часто удалялись в одну из юрт дяди Ухэра и совещались в тайне от других.
По соседним айлам ходили чужие нойоны с толпами своих нукеров. Они то и дело наведывались в айл дяди Ухэра, вели какие-то разговоры, чего-то допытывались, требовали.
Джамуха пытался по обрывкам разговоров понять, что сейчас происходит, что решают взрослые, и не мог. Голова его быстро уставала от перенесенного горя, и он отмахивался от всего, думая: «Пусть будет так, как решат боги, лишь бы все побыстрее закончилось, а там все само устроится…».
Временами, особенно ночью, к нему приходил вяжущий душу страх чего-то неведомого и он сам не мог понять, чего он боится. Иногда ему мерещился приход страшных убийц-тайчиутов во главе со своим Таргудаем, то ему думалось, что дядья собираются отобрать у них все до последнего и бросить одних в степи, как бросили когда-то кияты семью анды Тэмуджина…
На третий день после похорон, когда разъехались почти все нойоны и закончились поминки по отцу, к нему, наконец, пришел дядя Ухэр. Джамуха взглянул на него и сразу понял, что наступило худшее.
Все так же хмурясь, тот присел рядом у очага, сказал: