— Разбойники, они тоже люди, — заметил Сеолуулф. — А он — колдун. Или называет себя им.
— Я слышу богов леса, — сказал Исамар.
— Мужчины не владеют магией, так говорила моя мать.
— Не так, как женщины. Видеть магию, слышать ее — не значит владеть ею.
— Сделай так, чтобы настало лето, если такой умный, — огрызнулся Сеолуулф.
— Если я это сделаю, норманны могут подумать, что им неплохо было бы подняться в горы, — ответил Исамар. — Холод удерживает их в долине.
Сеолуулф съежился в своей меховой шкуре.
— Когда завершим дело, я пойду на юг. Говорят, там теплее.
— Холоднее точно не будет, — сказал один из мужчин.
Тола подумала о побеге. Но куда ей бежать? По крайней мере у этих людей было немного еды и их тела согревали ее по ночам. Вечернее небо было, словно меч, цвета ржавого железа. Село солнце — и свет, казалось, застыл, а на горы обрушился холод. Они развели костер и сбились вокруг огня, словно скупцы вокруг сундука с сокровищем.
— На что похож Йорк? — спросил Исамар однажды ночью, когда от холода никто не мог уснуть.
Они остановились на ночь в крошечной пещере в скале, размеры которой едва позволили им втиснуться в нее, а пол был настолько твердым, что им не удалось вырыть ямку для очага, и огонь, который они развели на полу, мгновенно сожрал все заготовленные дрова.
— Он большой, — сказал Сеолуулф. — Больше всего, что ты когда-либо видел в жизни.
— А какие там люди? — спросил Исамар.
— Богатые, во всяком случае, те, которых я встречал, — ответил Сеолуулф. — Говорят, на базарах там можно купить любое чудо света. Кто-то рассказывал, что на его памяти там продали гиппогрифа с востока.
— Ты там никогда не был, — сказала Тола.
Сеолуулф фыркнул.
— А зачем мне это? Там много людей, которые с радостью отсекут мне голову, и всем видно, что я чужак. Я встречаю йоркцев, когда граблю их.
Когда тучи рассеялись и появилась яркая луна, они, не дожидаясь рассвета, двинулись в путь, голодные и промерзшие, но радостно предвкушающие, как согреются от ходьбы.
Когда небо превратилось в холодное голубое лезвие, выкованное раскаленным солнцем, они достигли вершины холма и посмотрели на лежащую под ними широкую равнину.
От изумления Исамар открыл рот. А потом произнес:
Один сказал:
«Вигрид — равнина,
где встретится Сурт
в битве с богами,
по сто переходов
в каждую сторону
поле для боя» [4]
— Конец мира, — сказал Сеолуулф.
Тола глядела вниз. Вся громадная равнина была охвачена пожаром. В ее родной долине норманны сожгли усадьбы фермеров, но то были отдельные строения, стоящие довольно далеко друг от друга. Равнина, которую она видела сейчас, была заполнена несколькими деревеньками. Среди этих селений встречались и не такие уж маленькие. Все они были в огне. Все. А далеко впереди разгорался самый большой пожар — огромный столб огня и дыма, поднимающийся в небо, словно земля отчаялась ждать тепла от солнца и протянула к нему огненные руки, чтобы показать, как нужно греть. Горел Йорк.
Равнина кишела идущими рысью всадниками.
— Я слышал, они оставили его в покое, — произнес Сеолуулф.
— Просто сначала они пошли на север, — сказал Исамар, — а потом обошли город с другой стороны.
— Почему? Их хозяевам понравилась бы эта земля, она такая обильная, — заметил один из спутников.
— Поймав лису, фермер не сможет сделать из нее сторожевую собаку, — сказал Исамар. — Поэтому, отрезав ей голову, он вешает ее на воротах, чтобы все видели.
— Это проповедь о неповиновении, — вставил другой путник.
— А норманны — суровые проповедники. Это проповедь огня.
— Тогда куда? — спросил Сеолуулф.
— Навстречу нашему покровителю, — ответил Исамар. — Это ничего не меняет. — Он ткнул пальцем куда-то в сторону большого леса, темневшего к западу от города. — Уэлдрейкский лес. Она будет ждать там.
Тола не слышала почти ничего из того, что он говорил. «Как ты думаешь, люди были предупреждены?» — спрашивала она. В голове ее вместо мыслей были вопли, паника и отчаяние, любовь в сердце была смята и раздавлена копытами коней. На этой земле теперь правили огонь и разрушение — и не только на этой. Внизу, в долине, замешивалось что-то древнее, как смерть. Она ощутила боль от уколов, как будто шипы вонзились ей в кожу. Увидев над лесом фигуру, напоминающую плавающий в небе искореженный крест, она заметила вырывающееся из нее пламя и почувствовала, как ее тянет к ней по крутому склону.
Там были и другие фигуры. Она их не видела, но чувствовала. Они звали ее, и их голоса звучали в ней звоном, дыханием, шепотом и рыком.
Фигура внутри нее повернулась и скользнула вперед, на передний план ее мыслей. Это был слабый волк, который прокрался из темной ночи ее души. Он закинул голову и завыл — так громко, что в этом вое потонули голоса всех, кто был в долине. В этом вое звучали вопли ужаса, которые родились, размякли, словно глина, и слились в один.
Далеко позади она услышала еще один голос, отвечавший тому, что звучал в ней. Это тоже был зов волка, но вместо боли и страха он нес пустоту — ничего, ни отклика, ни воспоминания. Она не могла его прочесть. Это был конец, отрицание всего, ночь, которая не нуждалась в дне, чтобы отделиться от него. Смерть? Ей показалось, что это она.
Она оторвала свой дух от страданий долины и попыталась направить его на север, чтобы лучше почуять его, но не смогла. Не осмелилась. Словно стояла на краю громадного обрыва и каждый ее шаг мог быть последним.
Она посмотрела на лес за пылающей равниной. Символы над ним не таили в себе угрозы, но все же пугали ее. Она никогда не видела ничего подобного, даже во сне. В ее душе люди выглядели по-разному: в виде летящей птицы, болотистого поля или даже висящей над лугами луны. Эти образы выражали их привычное расположение духа. Символы в лесу не относились к человеку, ничего не изображали и не выражали — они были сами по себе. Это было странно и страшно, но все же лучше, чем нечто, воющее ей в затылок с севера.
— Что нам делать? — спросил Сеолуулф. — Мы не можем спуститься вниз.
— Спроси у нее, — посоветовал Исамар. — Она прорицательница. Потому они и хотят ее видеть.
— Что теперь, девушка? Я не верю в прорицателей, но любая идея лучше, чем ничего.
Отвечая, Тола сама не понимала, что говорит. Это было что- то странное, что иногда бывает с нами, — какая-то крадущаяся, извилистая сущность, казалось, говорила за нее: