— Тогда я тебе не нужна.

Она не верила своим словам. Ей нужен был Луис, потому что он предлагал цель, место, куда нужно идти, мысль о том, что можно перестать убегать и прятаться.

— Эта история хорошо не закончится, леди, для любого из нас.

— Что же мне делать?

— Не знаю.

Тола смотрела на огонь. Когда она была ребенком, ей казалось, что рядом с рекой течет еще одна, невидимая река. Эта река протекала над ней, пытаясь унести прочь. Иногда ей снилось, что это не река, а сверкающая пряжа из золота и серебра, мягкая на ощупь. Тола следовала за ней через долину, вниз и далее, на чужбину. Теперь она поняла, что это была нить ее судьбы, которая привела ее к колодцу в Йорке.

Она снова наклонилась к жаркому огню в поисках видения.

У всех людей есть своя нить. У всех. Она увидела нить, протянутую над Гилфой, с нанизанными красными драгоценными камнями; она увидела собственную нить, которая тянулась от Йорка и была похожа на скрученный лед с крошечными бриллиантами. У всех есть нить. У всех. Кроме Луиса. Для него не нашлось ни нити, ни ткани, только ощущение невиданной глубины, которая, словно пещера, увлекала в бездонную тьму.

Тола взяла в руки нить. Холм. Женщины с кожей из рваных шкур и волосами из сплетенного золота.

— Я знаю, куда идти, — сказала она.

Глава тридцать шестая
Мерзость

Она вела их обратно по тому же самому пути, по какому они пришли, через холмы. В пещере Серой Лошади по крайней мере тепло.

— Там мы найдем кров, — сказала она, — и отдохнем немного.

Холод немного ослабил хватку, и только высокие холмы еще были окутаны снегом, да ветер продолжал дуть с прежней силой. Пока они двигались, она чувствовала себя хорошо, но отдых заставил вспомнить, как ноют ее мышцы. Она развела огонь с подветренной стороны большого камня, как учил ее Исамар, в маленькой ямке, и Гилфа был вне себя от восторга. Если бы не он, они бы все замерзли. У него был нож и трут.

Готовить было нечего. Пока они шли, голод совсем не чувствовался, но теперь, у огня, воспоминания о домашнем очаге вернулись, выжигая нутро, словно она проглотила угли костра. Она чувствовала раздражение и беспокойство и понимала, что Гилфа чувствует то же самое. Чувства Луиса, как всегда, остались для нее загадкой.

— Что-то преследует тебя, — сказала она Гилфе, когда они добрались до вершины каменного хребта.

— Это что-то преследует нас всех, — ответил Гилфа.

— Да. Что-то магическое.

Она увидела их ночью, но как только они попали в поле ее зрения, в тот же миг исчезли, не дав как следует разглядеть себя. Яркие вспышки появились с тихим пением птиц, их движения напомнили бурлящий поток воды.

— Этого следовало ожидать, — сказал Луис.

— Почему?

— Мы вместе. История продолжается.

— Ты сказал, что история нарушена.

— Я верю, что она была нарушена и теперь ее можно рассказать по-другому. Но ее части продолжают искать друг друга. Поэтому ты видишь в темноте. Что-то, что отчаянно пытается быть.

— Но ты пытаешься не существовать, — заметила она.

— В тебе заключена сильная магия.

Она промолчала, слишком замерзшая, чтобы понять, о чем идет речь. Холм лежал перед ней, словно свернувшееся клубком животное, окоченевшее от холода. Собака шла с ними, порой забегая далеко вперед, но ночью возвращалась и лежала у огня, не сводя с Луиса настороженных глаз. В свете дня Тола заметила, что Луис опять изменился. Его синие глаза стали янтарного цвета, на шее проступили мышцы, словно корни деревьев. Мальчик, Гилфа, хотел отдать ему свой плащ, но Луис отказался. Священники говорят, что первый человек был обнаженным и не знал стыда. Возможно, Луис был последним человеком, который возвращался к тому, каким он был в Эдеме.

Он постоянно запрокидывал голову и нюхал воздух.

Тола решилась спросить его напрямую:

— Это конец мира?

— Думаю, что этот мир подходит к концу, — ответил Луис. — Но последний день еще не настал.

— Когда мы будем в безопасности? И ты? — продолжала расспрашивать она.

— Не знаю. Если мы наткнемся на врагов, ты должна бежать и не останавливаться. Я встречу их. И после этого тебе придется прятаться уже от меня.

— Ты можешь причинить мне зло?

— Попытаюсь этого не сделать. Но обещать не могу.

На холмы опять опустился туман, и Тола двигалась почти вслепую. Луис вел ее, держа за руку, а Гилфа брел, вцепившись в ее плащ.

— Я ничего не вижу, — пожаловался мальчик.

— Значит, наши враги тоже не видят, — ответил Луис.

Видимость полностью пропала, и Тола неожиданно для себя обнаружила, что считает вдохи. Один, два, три, четыре… Один, два, три, четыре. Она приноровилась дышать в такт шагов: один шаг — один вдох. В густой серой массе это было единственным доказательством, что она жива. Она могла разглядеть предметы на расстоянии вытянутой руки, не более. Они шли медленно, даже с Луисом во главе. Что-то потерлось о ее ногу. Собака. Идет рядом. Она почувствовала, как вздрогнул Луис.

— Замерз? — спросила она.

— Да, — ответил он и добавил: — Наконец-то.

— Ты не можешь оставаться в таком виде… голым.

— Нет. Давай искать твою пещеру. Я чувствую ее запах. Там огонь.

— Откуда ты знаешь, что он в пещере, а не в другом месте?

— Это не свободно дышащий огонь. Он заперт, — пояснил Луис.

— Уже недалеко?

— Где-то день пути.

— Ты можешь почувствовать запах огня за день пути до него?

— Ну да. Я чувствую, что с нашей стороны есть обрыв. Не ходи туда, воздух стал гуще, близко водопад.

Гилфа отшатнулся, будто водопад мог прыгнуть на него и укусить.

Вид холмов навевал скуку — она понятия не имела, как далеко они простираются. В детстве, когда Тола поднималась по склону к бабушкиному дому, она глядела на вершину, а затем старалась некоторое время не смотреть на нее и потом удивлялась, насколько та становилась ближе. Проделать такое здесь она не могла, так как не знала, когда начнется спуск. Но вот спуск начался, стало холоднее, и она ждала, когда вернется тепло следующего подъема.

— Ты голодна? — спросил Гилфа.

— Конечно.

— Нам нужно поесть, иначе мы умрем от голода. Я уже несколько недель нормально не ел.

— Нам так же плохо, как и тебе, — сказала Гола. — И от разговоров о еде становится только хуже.

— Вы голодны, милорд? — не унимался Глифа.

Луис промолчал.

Туман не рассеивался, серый день перешел в черную ночь, и они с трудом развели огонь, обломав ветки одиноко растущих кустов. Костер получился небольшим, ко его тепла хватало, чтобы отгонять холод большую часть ночи. Когда огонь потух, они уже спали, прижавшись друг к другу, как это делают бывалые путешественники, и даже собака, у которой желание согреться оказалось сильнее страха перед Луисом, легла рядом с ними.