Это казалось невозможным, но прошло четыре года. Мне было теперь двадцать два.
— Хорошо, — сказала я наконец Вахабилу. Была осень, прошли последние дожди и принесли с собой запах миндаля и абрикосовых деревьев, отяжелевших от плодов. — Иди к Азму. Скажи ему, что я готова заключить брак с богом.
Мой министр, как мне показалось, едва не свалился с ног от облегчения.
— Я займусь приготовлениями к новой луне, — ответил он.
Я не знала, как сказать, что с тем же успехом он мог бы готовиться к темной луне, когда Алмаках скрывает свое лицо от земли. Что все это будет не важно. Но я лишь кивнула и сказала: да, он должен начать приготовления, и — нет, это не будет слишком рано. Не было смысла ждать, поскольку молодость уходила.
В ночь новолуния я бодрствовала до рассвета. Так было уже семь ночей, отдыхала я только днем, прерывая пост лишь на закате перепелиными яйцами и гранатом. Я отослала в храм дары, бронзовые статуи и алебастровые курильницы для благовоний, сосуды с редким благовонным нардом для жрецов, золотые украшения для жриц на службе у нашего бога.
На восьмую ночь я пересекла оазис, не надев ни вуали, ни украшений. Я оставила Яфуша и своих женщин у входа на дамбу, отдала Шаре свои сандалии, чтобы войти в храм босиком и без сопровождения, как любой другой проситель. В руках я несла миску с маслом. Перед молчаливыми жрецами внешнего двора я налила масло на алтарь и напилась из священного колодца. Затем сбросила халат и вошла в открытое святилище, одетая лишь в простую нижнюю рубашку.
Там я дрожала и молилась, стоя на коленях, до следующего утра. А затем вернулась во дворец и заперлась ото всех, не впуская никого, кроме Шары. Я пила только воду до первого дня зарождающейся луны.
В последнюю ночь, когда луна сокрыла свое лицо и я сожгла благовония в бронзовой курильнице, ручка которой была выполнена в виде распластавшегося в прыжке горного козла, я осознала, что Шара странно на меня смотрит.
— Ты боишься? — прошептала она.
Я уставилась на белую кисею дыма. Движение жизни, и забвение вслед за ним. Мгновение, слишком уж быстротечное, и полное ничто.
Завтра я позволю моим женщинам накрасить сурьмой мои глаза, расписать хной лицо и руки. Я буду есть медовые пирожки, фрукты и жир. На закате я надену тяжелую вуаль невесты и войду в храм. Я останусь в подготовленной для меня комнате на неделю, видеть меня будет лишь жрица, а затем бог снизойдет ко мне в теле жреца, посещая меня каждую ночь. Все будет происходить под полуприкрытым глазом Алмакаха, сияющим в окне моего каменного свадебного жилища, и бог луны будет восходить надо мной и моим ложем.
Благовония затрещали, дым стал гуще, щекоча мои ноздри слишком сильным ароматом. Я открыла ставни, но стены словно смыкались вокруг меня.
Не в силах дышать, я метнулась через комнату к двери. Шара последовала за мной, с моей шалью в руках.
Она звала меня:
— Моя царица!
А затем:
— Билкис!
Но я бежала по коридору, затем по лестнице, к беседке, мимо стражей. Когда я метнулась к саду, за спиной раздалась и тяжелая поступь Яфуша.
Я бежала мимо клумб олеандра и длинных стеблей анемонов, мимо астр, которые пурпурными звездами сияли в ночи, и пыталась отдышаться, заставить работать легкие, которые словно сжались за последние четыре года. Впереди, за освещенной фонарями дорожкой кроны высоких пальм раскачивались над садовым прудом.
Мысленно я прыгнула туда, упала между лилий на колени, легла на черную воду и погрузилась на самое дно. Но, даже несмотря на внутренний ступор, я остановилась на краю воды, задыхаясь и глядя в черноту безлунной ночи.
Звук бегущих шагов — Яфуш и стражи. Я обхватила себя руками и краем уха расслышала, как Яфуш велит стражникам вернуться на свои места. А затем рядом очутилась Шара, окутывающая мои плечи шерстяной шалью.
— Все в порядке, — услышала я свой голос. — Мне просто нужно было подышать воздухом.
Затем я споткнулась, пошатнулась и действительно чуть не рухнула в пруд, Яфуш едва успел подхватить меня.
Я прижалась щекой к его лоснящейся от масла груди и закрыла глаза.
Вернувшись в комнату, я приняла настойку, поданную мне Шарой.
— Жрецам не нужно об этом знать, — сказала она. Ее бледность была заметна даже в мягком свете ламп. — Тебе не придется прерывать пост и приготовления.
Я кивнула, равнодушная уже ко всему, и провалилась в милосердный сон без сновидений.
Кто-то звал меня. Я услышала, как повторяют мое имя все настойчивее, и попыталась встать. Руки и ноги словно налились свинцом.
Голоса. И движение за дверью моих покоев.
— Моя царица, — Шара трясла меня за плечо.
С кем это она говорит? — отстраненно подумала я и услышала свой голос…
— Что случилось? — слова давались с трудом и получались настолько неразборчивыми, что даже я это осознала.
— Тамрин. Торговец. Он примчался со своими людьми ко двору и требует встречи с тобой. Их верблюды едва не падают замертво от усталости.
Я заморгала, глядя на нее и пытаясь осознать сказанное.
— Тамрин? — Я поднялась с постели, и Шара закутала меня в халат. Для его возвращения было еще слишком рано, он должен был прибыть через два месяца. На его караван напали? Одиннадцать месяцев назад я отправила с ним пятьдесят вооруженных людей.
— Он начал яростный спор с Вахабилом, когда тот сказал, что ты не сможешь сегодня принять его и его людей. В зале стоит крик. Он чуть с ума не сходит, доказывая, что должен говорить с царицей — сегодня, сейчас.
Я взглянула на окно, а затем на клепсидру и с изумлением поняла, что уже почти середина дня.
Я быстро заколола волосы. Шара, поняв, что я собираюсь сделать, ахнула:
— Билкис, ты не можешь!..
Но я рывком распахнула дверь покоев и сразу увидела Яфуша, стоявшего за ними, и перепуганных девушек-прислужниц, не ожидавших моего появления во внешних комнатах.
— Я думаю, тебе лучше пойти туда, царевна, — сказал Яфуш.
Оба мужчины резко повернулись ко мне, как только я шагнула в зал совета.
— Моя царица! — завопил Вахабил, когда Тамрин двинулся в мою сторону.
— Моя царица, — сказал Тамрин, сгибаясь в глубоком поклоне. Пыль его путешествия глубоко проникла в тунику и волосы. Когда он выпрямился, я заметила, что лицо он успел наскоро оттереть. За его спиной на столе стояло нетронутое блюдо с едой.
— Они говорили, что ты не станешь меня принимать, что ты уединилась, и… — Он умолк и уставился на меня широко распахнутыми глазами. Я только тогда поняла, что в сонном дурмане совершенно забыла надеть вуаль.
Вахабил держался руками за голову.