Они говорили, что на борт я поднялась без сознания. И это тоже неправда. Я ожила вскоре после Иерусалима и слышала рассказы лагеря о том, как я растворилась в воздухе, как люди за стенами города в смертном страхе бежали при виде ковчега, как немедленно захлебнулось восстание. Хадад, как утверждал царь, собирал на границе войско, демонстрируя свою мощь. А потому царь выехал вперед с теми людьми, что могли пережить присутствие Яхве и не позволили врагу атаковать во время праздника.

Никто не сомневался в царе, когда ковчег несли передними.

Никто не решился ехать в Эдом, чтобы увидеть все собственными глазами, хоть это и была правда. Само присутствие царя и ковчега заставило их отступить через день после нашего отплытия. Это подтверждали и мои люди, вернувшиеся домой по земле, с караваном.

Они не верили тому, что я все видела. Как я могла, скрытая крышкой ковчега?

Но мудрец сказал однажды, что лишь глупый пытается отрицать истину.

Левиты с фальшивым ковчегом прошли с нами до самого Эцион-Гевера, но отказались идти назад. Я призывала их к здравому смыслу: истинный ковчег оставался в храме. Но они отказались и сказали мне, что им суждено отправляться в Сабу или туда, куда двинется этот ковчег.

Я простилась с царем на берегах его порта, под звуки работ, в тени недостроенных кораблей, что гордыми луками вздымались в небо, чернея на фоне восхода.

— Ты должна забрать этот ковчег с собой в Сабу, — сказал Соломон.

— Но нам уже не нужны эти хитрости. И твои люди заметят, что ты возвратился без ковчега.

— Отдай мне свой маркаб в покрывалах. Позволь сохранить эту часть тебя, как ты сохранишь драгоценный символ нашего бога, что избрал тебя. Подобный обмен будет крепче любой другой клятвы. Положи меня, как печать, на сердце твое. И однажды, когда наш сын станет мужчиной, ты должна отправить его на север, чтобы я посмотрел на него. Обещай мне, чтобы я мог увидеть вас обоих в его лице, пока не восстану ото сна и вновь не увижу твое лицо надо мной.

Он взял мои руки и со слезами их целовал.

— Помни меня при солнце. Помни при свете луны. Помни и расскажи обо мне нашему сыну, — его голос сорвался. — И говори лишь доброе… об этом глупом царе.

В тот последний миг он был для меня дороже и прекраснее, чем тысячу раз до этого. Мы обнялись на прощанье, и я застыла на корме корабля, запоминая его лицо, глядела, пока он не скрылся из виду.

Проведенные в море недели Шара все время спрашивала меня о здоровье. Я отвечала, что все хорошо, хоть и не знала, как выжить с оставшейся мне половиной сердца. По пути на юг я с благодарностью входила в шатры тех, кто приветствовал нас, кого мы насыщали новостями.

Мы прибыли в Мариб, во дворец.

Вахабил встретил меня радостью, а затем изумлением, когда я обняла его и он почувствовал мой округлившийся живот.

Он получил наследника, на которого так надеялся. И никогда не узнал, что в трех храмах хранилось его собственное имя.

— Но где маркаб? — спросил он меня в уединении моей личной комнаты.

— В Израиле, — ответила я. — В царском дворце.

— Однако ты привезла другой и поставила на его место, — пораженно заметил он.

— Я обменяла народ на Бога.

Три месяца спустя песчаная струйка потекла к нам с севера. Но, когда мы вышли встречать караван, оказалось, что Азм не с ними. Его аколиты сказали мне, что он отошел от лагеря неподалеку от мертвого моря соли, исчез в ночи и больше не вернулся. Мне оставалось лишь надеяться, что он получил свое долгожданное знамение.

Я приветствовала Тамрина во дворце, куда он доставил подарки и лошадей, отправленных в лагерь до праздника. Вокруг его глаз залегли тени, и я понимала, что он уже вновь не находит места, что рвется в дорогу, хотя обещает вернуться к весне.

— Царь сказал, что твоему возвращению никогда не быть безопасным, — сообщил он, как только мы остались наедине. И я поняла, что он тоже по-своему любит царя. — После того как они узнали, что именно ты увезла на хранение.

В тот раз я подумала, что он говорит о сыне в моей утробе.

Пришли весенние дожди, и поля зазеленели. Жрецам-левитам было не по себе в моей столице, где слишком много говорили об Алмакахе. Я отправила их за море, в Пунт, вместе с их драгоценным грузом. И никак не могла понять их верности золотой коробке. Но в тот день, когда они выносили ковчег из дворца, я впервые заметила, что шесты гораздо короче, чем те, которые царь показывал мне в тайной комнате.

Я пожелала им безопасной дороги во имя Яхве и вернулась к себе во дворец успокоенная.

Растить сына и укреплять народ.

Эпилог

Корабли пришли, как долженствовало им каждые три года. Один флот отправился на юг, в Пунт. Второй на восток, к сабейскому порту в Адене. Они великолепны, но не похожи на караваны, которые я надеялась увидеть все эти годы. Караваны не были прежними с тех пор, как Тамрин нашел свой конец на той самой дороге пряностей, которую так любил. Я часто надеюсь, что он обрел покой в своем бесконечном пути.

Это первый год, когда их будет принимать Менелик, гордо сказала я капитану. Первые корабли, которые он поприветствует как царь.

Капитан хотел знать, не скучаю ли я по трону, от которого отреклась. Нет, ответила я, здесь, в Пунте, гораздо тише, мешают только цикады. Яфуш, который в эти дни больше сидит, чем стоит подле меня, со мной согласен.

Но скажи, спросила я, есть ли у тебя послание для меня?

И он подал мне свиток, как делал уже много раз. Однако на этот раз — со вздохом.

Царя больше нет, сказал он мне, царь ушел вслед за праотцами. Это последнее письмо.

Мои пальцы дрожат. Я хочу быть одна.

И когда остаюсь одна, прижимаю свиток к груди, прежде чем сломать его печать. Я читаю последнюю песнь царя, и слезы приходят, но это не слезы печали.

Он помнил наш сад.

И закончил нашу историю.

Положи меня, как печать, на сердце твое,

Как перстень, на руку твою.

Ибо крепка, как смерть, любовь…

Большие воды не могут потушить любви,

И реки не зальют ее.

Поспеши, любимая. Поспеши.

Послесловие

Объединенное царство Соломона распалось в период правления его преемника, Ровоама, и десять колен Израилевых на севере отделились от двух колен Иуды на юге. Иеровоам, вернувшись из Египта, возглавил восстание северных колен после того, как Ровоам не только отказался снизить налоги для северного народа, но и пообещал увеличить их в десять раз. Иеровоам правил Израилем двадцать два года, а Ровоам Иудеей — семнадцать лет. Между двумя правителями весь период их царствования шла война.