Старейшины и нойоны испытующе смотрели на Тэмуджина.

– Пусть и он что-нибудь скажет, – наконец, промолвил один из старейшин и спросил у него: – Почему ты убил своего брата?

У Таргудая опасливо дрогнули брови, когда он метнул свой напряженный взгляд на Тэмуджина.

– Ну, что скажешь? Ну, говори, говори!..

Тэмуджин выступил вперед, сдержанно поклонился направо и налево. Он был спокоен: еще по дороге сюда у него были приготовлены все слова и теперь он лишь старался держать себя достойно, как имеющий свое знамя и потому равный со всеми.

– Я убил брата Бэктэра за то, что он нарушил закон, – сказал он. – Я остался старшим в своем айле после смерти отца, я держу его знамя, а ослушавшийся старшего что в айле, что в роду или племени подлежит наказанию. По закону я решаю его судьбу, и я решил отправить его к отцу, чтобы отец сам судил его и дал ему наказание. Я не мог поступить иначе, хоть и было мне жалко его временами: имеющий знамя должен пресекать своеволие в своем владении, а то что же это будет, если младшие будут восставать против старших?.. Другого выбора у меня не было.

Сказав свое слово, Тэмуджин еще раз поклонился всем и отступил.

– Так ведь получается, парень прав, – недоуменно развел руками задававший вопрос старейшина. – За что же мы должны его наказывать?

Другие старейшины лишь покачали седыми головами, будто соглашаясь с ним, но голоса свои не подавали, выжидая. Нойоны, угнув головы, не глядя друг на друга, промолчали тоже. Как истуканы замерли дети Хутулы – Тэмуджин пристально смотрел на них, ждал, когда они посмотрят на него.

– Да что же вы это говорите нам, уважаемый Тороголжин-убэгэн? – Таргудай, снова забирая дело в свои руки и уже не уступая его никому, бесцеремонно обратился к старейшине. – Что же это будет, если у нас в каждом айле будут убивать друг друга?.. Да если мы это дело так оставим, через год и без войны половины воинов в племени не досчитаемся. Имея на плечах седую голову, надо ведь и думать, к чему вы тянете народ…

«Он тоже приготовил свои слова, – думал Тэмуджин, внимательно и тревожно вслушиваясь в них. И глядя по лицам нойонов и старейшин, он понял, что Таргудай их заставит склониться на свою сторону: те явно побаивались его. – Будь здесь дед Тодоен, он бы показал этому Таргудаю… Но таких здесь нет…»

Суд признал его виновным. Под едва прикрытые окрики Таргудая все сошлись на том, что он опасен для своих братьев, и присудили его к ношению канги, чтобы не смог убежать, и к тяжелой работе вместе с рабами, чтобы не зазнавался.

– До тех пор, пока не одумается и не повинится перед нами, – сказал Таргудай свое последнее слово.

Нойоны и старейшины скоро разъехались, а через короткое время двое пожилых нукеров повели Тэмуджина в кузню. Их провожала толпа тайчиутских мальчишек, сбежавшихся посмотреть «на взбесившегося сына покойного Есугея-багатура». Идя следом, они смотрели на Тэмуджина будто на пойманного зверя, со счастливыми улыбками на лицах следили за каждым его движением, пересказывали друг другу то, что слышали о нем от взрослых. Тэмуджин шел и делал вид, будто не видит их.

Черный от копоти, въевшейся в жирную потную кожу лица и рук, похожий на старого взъерошенного медведя кузнец подобрал из пыльного хлама в углу своей землянки кангу и надел ему на шею – тяжелую с непривычки – скрепил железные обручи на концах, сильно ударяя молотом по штырям; удары его больно отдавались в плечах Тэмуджина. И тут же повели его обратно.

Таргудай поджидал его, стоя у своей коновязи, заложив руки за спину. Нукеры молча подвели Тэмуджина к нему.

Толпа подростков, с шумом сопровождавшая их до кузницы и обратно, завидев нойона, не решилась приближаться к нему, осталась где-то за юртами. «Боятся даже на глаза ему показаться, значит, злым нойоном слывет…» – мимолетно подумал Тэмуджин, подходя к коновязи.

Таргудай оценивающе осмотрел кангу на нем, обходя его вокруг, потрогал железные крепления и, не скрывая довольства на лице, сказал:

– Теперь я буду учить тебя жизни, как учат норовистого трехлетка, и ты у меня скоро поумнеешь… станешь как хорошо объезженный молодой мерин под деревянным седлом.

Тэмуджин молчал.

– Что же ты молчишь, сказать нечего?.. Ладно, мы с тобой еще поговорим, у нас будет время, – пообещал ему Таргудай и окликнул показавшегося за юртой подростка, босого и грязного, в старой залатанной одежде: – Эй, подойди-ка сюда!..

Тот подбежал с испуганной вопрошающей улыбкой на нечистом лице, издали сгибая в поклоне спину, закланялся ниже.

– Ты что сейчас делаешь? – Таргудай благодушно смотрел на него.

– С-собираю аргал на зиму, с-с утра с-сложил две большие кучи… – заикаясь, бегая глазами, скороговоркой отвечал тот. – С-сейчас немного занес в молочную юрту и дальше пойду с-собирать…

– Стараешься? – лениво спрашивал Таргудай, почесывая тугой живот под синим щелковым халатом.

– С-тараюсь, стараюсь, – уже дрожал от страха тот, не ведая к чему клонит хозяин, – очень с-стараюсь…

– Отныне он будет работать вместе с тобой, – Таргудай указал на Тэмуджина. – За твое старание даю тебе помощника. Понял?

– П-понял, понял, понял, – пуще закланялся тот, задыхаясь от волнения. – Буду с-стараться, буду…

– Смотри, глаз с него не спускай, – предупредил Таргудай, построжав голосом. – Кормиться будете вместе, ночевать тоже… Ну, веди его, покажи ему все…

С тех пор Тэмуджин не расставался с этим запуганным подростком, которого все звали нелепым именем Сулэ [13] . Тот в первое время присматривался к нему с настороженным выжиданием, следя за каждым его движением и, увидя, что новый раб спокоен и молчалив, принял это за слабость и быстро осмелел. Вскоре он взял повелительный тон в разговоре, а в последнее время все чаще стал покрикивать на него.

Поначалу Тэмуджин не пререкался с ним. Не обращая на него внимания, он исподволь осматривался вокруг, стараясь быть незаметным для людей. И только вчерашним вечером, когда его неразлучный спутник у молочной юрты при людях накричал на него, вызвав смех у прохожих нукеров: «Раб в третьем колене покрикивает на родовитого нойона», Тэмуджин, наконец, решил утихомирить его.

II

Дни протекали медленно один за другим, пропитанные ядом жгучей тоски по родным, по верному коню, по вольной жизни в своем айле. Тэмуджин изнывал от вынужденного пребывания в чужом курене, где жили хоть и одного с ним племени люди, но чуждые, незнакомые и безучастные к его судьбе. Идя между юрт, он то и дело ловил на себе их косые взгляды, а то и жгучие, как удары плетки, оклики:

– Киятский выродок!..

– Бешеная собака!..

– В отца уродился, тот, говорят, был гордецом, а этот еще дальше пошел, из спеси родного брата зарезал…