И после того, как нукеры Таргудая увезли Тэмуджина, Оэлун продолжала убеждаться в непростых достоинствах своего старшего сына. Сначала она была удивлена тем, с какой готовностью по первому ее слову прибыли хамниганские друзья Тэмуджина и по-свойски заботливо, не мешкая, помогли им уйти из опасного места. По дремучим дебрям и горным скалам они как на руках перевели их со всем немалым скарбом в верховья Керулена, недосягаемые для тайчиутов, и помогли им здесь устроиться. И сами потом целых десять дней простояли неподалеку от них, выше по реке, пока они не освоились на новом месте, и лишь потом, попрощавшись и наказав им при нужде обращаться к ним, ушли на свои зимние угодья.
– Это вашего старшего брата заслуга в том, что мы смогли уйти из опасного места, – не уставая, внушала Оэлун остальным сыновьям. – Если бы не его дружба с хамниганами, нам сейчас оставалось бы сидеть в той теснине и в страхе дожидаться нападения разбойников или самого Таргудая…
Через полтора месяца после их прибытия на новое место их разыскал Кокэчу и сообщил, что на Аге улусы Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна подверглись нападению меркитов, а Ехэ Цэрэн погиб в битве с ними. Это еще больше убедило Оэлун в проницательности и недетском уме Тэмуджина. Она с ужасом представляла себе, что было бы с ними, послушайся тогда он своих дядей и окажись все они в тех улусах.
«Как же это он смог усмотреть такое!» – не переставала про себя поражаться она. – Ведь простой человек никак не мог почувствовать что-то плохое в том, чтобы пойти жить к сородичам. Ни Бэктэр, ни мы с Сочигэл ведь своими взрослыми сердцами не почувствовали никакой опасности… А он что-то увидел, угадал своим чутьем, видно, сердце у него большое, больше чем у обычных людей…»
Обдумывая все это, она приходила к выводу, что у Тэмуджина просыпается внутреннее око, неприсущее простому человеку – не иначе, дар от его предков, великих древних дарханов. С горьким раскаянием вспоминала теперь Оэлун про то, как они все озлобились на него, как травили ему душу своими глупыми упреками после того, как он отказался идти к дядьям.
– Все мы пошли на поводу своих коротких умишек, – выговаривала она домочадцам, старательно обходя при этом имя Бэктэра. – Один наш Тэмуджин оказался мудрым и прозорливым. Что было бы, если он тогда не отказал бы дядьям и мы пошли за ними? Ведь мы все погибли бы или облизывали сейчас чужие чаши и кланялись за милость… Благодаря только вашему брату мы сейчас живы и независимы. Раз уж выходит так, что все мы с вами своими никчемными головами не способны даже понимать того, что вокруг происходит, мы должны молча повиноваться нашему старшему брату. Когда он снова прибудет к нам, то отныне ни слова, ни звука поперек ему, смотрите у меня все! Всем только повиноваться, а не то я прокляну вас своим материнским словом…
В тот же свой приезд Кокэчу помолился духам предков Тэмуджина и сделал трудный и долгий обряд для защиты его от нападок чужих духов. Со страхом смотрели они, как у большого костра, разожженного перед их коновязью, бесновался Кокэчу в своем шаманском исступлении, грохоча своим бубном и на каком-то почти непонятном древнем языке призывая их борджигинских предков. Три больших туеса арзы – чашу за чашей – вылил он в огонь и девяносто девять раскаленных камней облизал. Выбирал железными щипцами из огня бело-красные пышущие жаром комки и с треском и шипением проводил по ним длинным своим шершавым языком. Своей шаманской плетью он ожесточенно хлестал воткнутые в снег толстые сосновые сучья, грозя бросить их в огонь, – отгонял злых духов от Тэмуджина…
После, оставшись с ним наедине в большой юрте, Оэлун усадила его на хоймор и, сев рядом, взмолилась к нему:
– Ты уж, Кокэчу, скажи мне, матери, открыто: будет жив наш Тэмуджин или нет? Что боги тебе говорят об этом?
Но тот не дал прямого ответа, сказав лишь:
– Каждое утро кропите солнцу и небу молоком и молите о его спасении. Большего сказать не могу… – помолчав, он перевел разговор: – Скоро поближе к вам подкочует мой отец и вам будет легче пережить зиму.
Оэлун про себя обиделась на него – разве нельзя было сказать про сына яснее? – но с тех пор не забывала после утренней дойки обильно брызгать на восток белой пищей, неизменно прося одно и то же:
– Хозяева неба и земли, храните моего сына…
* * *
Перед большими снегами ниже от них по Керулену появился Мэнлиг со своим айлом.
Когда в половине харана у подножья южной горы вдруг появилось стойбище из восьми небольших юрт, Оэлун сразу догадалась, что это он: никто, кроме него, не мог прийти в эту заброшенную теснину, еще более отдаленную от обычных кочевьев племени, чем даже верховье Онона.
«Это Кокэчу его уговорил, и это хороший знак, – размышляла про себя Оэлун. – Исчезнув в прошлом году в самое трудное время, он сейчас не появился бы, если дела наши были слишком уж плохи. Все это время он, конечно, разведывал о Тэмуджине в тайчиутской ставке, выжидал, что с ним теперь будет, не собирается ли его казнить Таргудай. И выждав, уверившись, что Тэмуджин выживет, пришел сам. Теперь он рассчитывает на будущее, на то время, когда сыновья Есугея встанут на ноги, чтобы не пришлось ему моргать перед ними глазами».
Восемь сероватых юрт теперь виднелись вдали от их стойбища, на пологом снежном склоне, и Оэлун и ее домочадцам становилось тепло на душе, когда по утрам они видели белый, парный в морозном воздухе дым, тонко поднимающийся от них к небу. Видно было у того стойбища косяк лошадей в полторы сотни голов, десятка три коров с телятами и небольшое стадо овец. Маленькими, еле видимыми точками шевелились среди крошечных юрт люди, напоминая им, что не одни они в этом мире, что есть и другие подобные им существа.
– Теперь нам не так страшны и звери и разбойники, – говорила Хоахчин. – Не каждый волк или человек нападет на нас, когда на виду другие люди.
Хасар с братьями поначалу порывались было съездить и проведать новых соседей, но Оэлун запретила им показывать свое нетерпение перед приезжими.
Вскоре Мэнлиг приехал к ним с тремя навьюченными лошадьми и привез в больших, тяжелых мешках арсу и хурут.
Поздней осенью прошлого года Мэнлиг, после того как, пометавшись в отчаянии, не зная, как сдержать свое слово, данное умирающему Есугею спасти его улус, получил от своего старшего сына Кокэчу совет не вмешиваться в эту свару, и оставшееся без призора владение Есугея вместе с его войском беспрепятственно перешло к тайчиутам, он тихо отошел в сторону, уведя за собой пятерых молодых нукеров из охранной сотни покойного нойона вместе с их семьями.
Покочевав в поисках укромного места по разным урочищам южнее Хурха, так и не найдя ничего подходящего, перед самой зимой он ушел со своими людьми на средний Керулен, на земли крупного и независимого рода джадаран. Поклонившись главному нойону рода Хара Хадану, Мэнлиг поднес ему в подарок десять собольих шкурок и попросился кочевать рядом с ним. Тот расспросил его и, узнав, что он отец молодого шамана Кокэчу, слухи о способностях которого шли уже и по Керулену, не отказал ему, спросив лишь одно: