Как государственная фигура Бельский был слаб, зато он был силён как своекорыстный интриган и политикан. Избранный царём Годунов пожаловал Бельского в окольничие и отправил от столицы подальше – на Северский Донец, строить новую рубежную крепость, город Царёв Борисов.
Незадолго до этого бывший елецкий голова Фёдор Чулков и дворянин Истома Михнев выбрали место закладки города неподалёку от впадения Оскола в Северский Донец, сняли план и представили в Москву.
30 июня 1599 года был выдан царский указ об основании «города Борисова на Донце», а к осени город был уже готов к заселению. Впрочем, Бельский старался здесь для себя, поскольку он заявил: «Пусть Борис Фёдорович царствует в Москве, а я теперь царь в Царёве Борисове»…
В подчинении у Бельского находилось около трёх тысяч детей боярских, стрельцов и казаков, и он вновь возымел амбициозные планы. В итоге, однако, был арестован, публично наказан и, как и в 1584 году, выслан в Нижний Новгород.
Проблема при этом Бельским не ограничивалась – Бельский с его очевидными претензиями оказывался лишь надводной частью владетельного «айсберга», угрожавшего Годунову.
«Боярский» фактор сыграл негативную роль и в том отношении, что постепенно провоцировал подозрительность царя Бориса. В основе своей она была вполне обоснованной – сильных и коварных врагов у Годунова хватало… Устраивались против него и заговоры – их по той ситуации просто не могло не быть. Как всегда в таких случаях, развивались доносительство и оговоры. Репрессии Годунова относительно бояр с одной стороны оказывались неизбежностью, но с другой стороны подрывали стабильность и создавали базу для новых заговоров и репрессий.
Вторым мощным негативным для России и царя фактором становилась широкая подрывная и провокационная политика Речи Посполитой по отношению к Годунову, как продолжателю государственного дела Ивана Грозного. И как глава России, и как личность Годунов оказывался для польско-литовских «верхов» однозначным врагом.
То, что польские магнаты о подлинной чести и благородстве не имели представления изначально (так уж сложилось исторически), было бы полбеды – в отличие от личных отношений, в межгосударственных отношениях безоговорочное рыцарство представляется не самой верной линией поведения. Бедой было то, что польские магнаты имели в среде древней московской знати немало тех, кто был родствен шляхетным «республиканцам» по духу и интересам, а при этом был готов и действовать в русском обществе, играя роль агентов влияния Речи Посполитой…
Плюс – происки Ватикана, для которого сильная Русь была недопустима постольку, поскольку этим ослаблялась Польша, в которой влияние папства было тогда, пожалуй, более сильным, чем где-либо в другом месте.
Роль и значение внутренних агентов влияния хорошо понимал – в отличие от российских либералов XXI века – Иван Грозный. Понимал ситуацию и Борис Годунов. Однако «кроты» на то и «кроты», чтобы действовать тайно, во мраке…
С противодействием боярства, с владетельной оппозицией, с изменой или угрозой измены можно было, впрочем, бороться уже опробованными методами – репрессиями и подрывом земельных владений, а также усилением дворянства и городского посада.
С внешними врагами справляться тоже можно было, как и с выступлениями на селе – если бы они не превышали по числу и размаху «обычной», так сказать, нормы. Однако новая, лишь возникающая династия Годуновых столкнулась ещё и с третьей негативной проблемой, которая не могла не дать начало мощным народным волнениям – три года подряд Россия страдала от страшного неурожая, ставшего причиной сильного голода…
Третий негативный фактор – случайный, природный, и добил окончательно как Годунова, так и стабильность на Руси. Но роковым оказалось совместное, синергетическое действие внешнего, внутреннего и стихийного негативных факторов.
Например, сами по себе «самостийные» поползновения и амбиции элиты, как и элитарные измены, как и подрывная работа внутрироссийских «кротов» и т. п. не смогли бы развалить ни Русское государство времён Бориса Годунова, ни Советское государство времён Бориса Ельцина… Для того, чтобы «кроты» вылезли из подполья и заняли в Москве командные высоты, и в XX веке, и в XVII веке нужны были вполне определённые условия. Но в СССР они складывались – не без работы «агентов влияния» – десятилетиями, а средневековым «кротам» и внешним врагам России повезло: подходящие условия им создала череда стихийных бедствий – страшных засух.
Через два с половиной века – в 1868 году, Алексей Константинович Толстой – один из «родителей» бессмертного Козьмы Пруткова, одарил русскую словесность почти шутливой «Историей государства Российского от Гостомысла до Тимашева»… Новгородский посадник Гостомысл пригласил на Русь Рюрика, а генерал от кавалерии Тимашев, с 1868 года – министр внутренних дел, был до этого начальником III Отделения, то есть, жандармом. Соответственно, «История…» Толстого относилась к категории «вольной», не подцензурной поэзии, и трактовала русскую историю до «времён Тимашева» остро, заканчивая описание каждого периода рефреном: «А всё ж порядка нет», и делая исключение лишь для эпох Грозного и Петра…
О царствовании же Годунова ироничный Толстой – историю знавший и понимавший блестяще, написал следующее:
Борис же, царский шурин,
Не в шутку был умён,
Брюнет, лицом недурен,
И сел на царский трон.
При нём пошло всё гладко,
Не стало прежних зол,
Чуть-чуть было порядка
В земле он не завёл…
В каждой шутке есть доля шутки, но отнюдь не шутка то, что Толстой счёл возможным написать о Годунове: «Чуть-чуть было порядка в земле он не завёл»… Годунову ведь и впрямь не хватило для успеха всего «чуть-чуть» – двух-трёх урожайных годов.
Когда начался голод, действия царя были вполне компетентными. Уже в 1601 году, а затем в 1602 году, он частично разрешил крестьянский переход… Он использовал для помощи голодающим государственные запасы, выделял суммы из огромных личных средств, раздавал хлеб… Но взрыва массового недовольства предотвратить не смог… Кроме того ситуацию не оздоровляло то обстоятельство, что бесплатные раздачи хлеба привлекали в столицу массы тунеядцев, желающих покормиться на даровщинку.
Весьма вероятно, что сам по себе голод и не был таким уж тотальным и критическим. Летописи отмечают, что за два года только в Москве умерло 120 000 человек, но, во-первых, летописцы всегда склонные преувеличивать цифры, а, во-вторых, массовый мор от голода и, особенно, от эпидемий, был тогда достаточно частой и привычной вещью.
Однако на фоне голода и растущего из-за него недовольства активизировалась и эффективно действовала внешняя и внутренняя польская агентура… В 1601 году вдруг вспыхнули давно, вроде бы, утихшие страсти вокруг якобы «убиенного» Борисом угличского царевича Дмитрия… Стали всё громче поговаривать, что Бог насылает на Русь кару за то, что она терпит на престоле царя-детоубийцу.
Одновременно в Польше стала возрастать фигура первого Лжедмитрия – первого «самозванца» и ставленника наиболее агрессивной и наиболее анти-русской части польской элиты. Не обошлось и без следа папской туфли…