– Папа дома? – спросила Жюли.
Мать отрицательно покачала головой. Наверное, он, как всегда, гуляет по берегу, а это надолго, подумала Жюли. А может быть, он пошел в бар выпить в одиночестве анисового ликера. Поразмыслив, стоит ли ждать его возвращения, чтобы сообщить свою новость, Жюли решила: ждать или не ждать – не имеет никакого значения. В эти последние три года отец еще больше, чем мать, замкнулся и отстранился от жизни.
– Я принесла почту, – показывая матери всего один конверт, сказала Жюли. – Это письмо из Трансатлантической компании. Мне предложили первую работу.
И Жюли, умолкнув в ожидании ответа, принялась поглаживать родинку над губой. Услышала ли мать ее слова? Жюли опустилась на колени рядом с матерью и взяла ее руки в свои. Она уже собралась потереть распухшие, скрюченные от артрита пальцы матери, чтобы хоть немного согреть их, как заметила в складках ее платья фотографию – снимок ее старших сыновей.
Жюли внимательно всмотрелась в лица братьев. Все они были в военной форме, и она про себя каждого назвала по имени: Жан-Франсуа, Эмиль, Дидье.
– Жаль, что нет снимка Лоика в военной форме, – пробормотала Жюли и украдкой взглянула на мать.
Подбородок у той дрожал, в глазах стояли слезы.
– Да, мама, – тихо проговорила Жюли. – Я тоже по ним тоскую.
Она молча сидела в ногах у матери. Теперь было почти невозможно вспомнить, каким тесным и шумным был их дом до войны, как в нем без конца слышались мужские голоса и смех. Мадам Верне вытерла слезы носовым платком. Она всегда держала его наготове в рукаве кофты.
Жюли наконец набралась храбрости и решилась заговорить о своей новой работе. Она достала конверт и снова его открыла. Вынула письмо и протянула его матери:
– Вот. Тут говорится, что я отправляюсь пятнадцатого июня на новом пароходе. Он называется «Париж». – Жюли чуть было не улыбнулась, но успела сообразить, что улыбка будет не к месту. – Но, конечно, если я вам нужна здесь, я могу попросить, чтобы меня послали позже. Может быть…
Слабыми пальцами мать сжала ее руку и, разлепив губы, проговорила:
– Поезжай, – сказала она.
– Мне, пожалуй, пора приступать к работе, – негромко проговорила Жюли, но не двинулась с места.
Мать и отец пришли ее проводить, и теперь Жюли, бросив незаметный взгляд на родителей, вдруг подумала, что ее старики, прожив вместе долгую жизнь, после всех перенесенных ими страданий и бесчисленных домашних трапез стали похожи друг на друга. Столь разные в молодости, теперь они выглядели как родственники: одного роста, одного и того же сложения, одинаково сгорбленные, одинаково морщинистые, с одинаково мрачным выражением лиц.
Жюли вздохнула, переложила маленькую дорожную сумку в другую руку и огляделась. «Наверное, все дети Гавра пришли сегодня поглазеть на отправление „Парижа“», подумала она. Жюли с интересом наблюдала, как жадно они впитывают развернувшиеся перед ними сцены, успевая при каждом удобном случае то схватить выпавшую из корзины пекаря булочку, то поднять с земли упавшую из ведерка цветочника розу, то незаметно дотронуться до шелкового платья статной богатой парижанки.
Когда-то с такой же толпой детворы на пирс являлась и Жюли Верне. Почти каждый год в плавание уходил огромный корабль, и местные ребятишки обожали участвовать в сопровождавших это событие празднествах.
Они высматривали в толпе заносчивых, с мундштуками и тросточками, пассажиров первого класса и нещадно их передразнивали. Смеялись над непонятным говором иностранцев, а когда появлялись фотографы, наперебой кривлялись ради того, чтобы их фотографировали. И, конечно, кое-кто из них пытался пробраться на судно, чтобы, спрятавшись там, попытать счастья в Нью-Йорке.
Когда Жюли было одиннадцать-двенадцать лет, она любила носиться по пристани и собирать самые длинные и чистые обрывки серпантина, а потом, точно лентами, подвязывала ими волосы или, обмотав серпантином руки, мастерила из него разноцветные бумажные перчатки.
Первое отплытие корабля Жюли наблюдала, когда ей было лет пять или шесть, и пришла она тогда на пирс вместе со своим самым старшим братом. Жан-Франсуа держал ее за руку, чтобы она не потерялась в толпе, и когда они подошли поближе к корме корабля, он присел рядом с ней на корточки и помог ей прочесть название парохода. «ПРОВАНС». Жан-Франсуа объяснил ей, что Прованс так же, как и Гавр, расположен на берегу моря. Но в Провансе круглый год солнечно и тепло, добавил он, а цветы такие пахучие, что воздух кажется напоенным ароматом духов. Позднее, когда Жюли стала подростком, она снова не раз видела этот корабль и со щемящим чувством вспоминала то давнее отплытие. К тому времени Жан-Франсуа уже погиб на войне. Кто бы мог подумать, что этот огромный океанский лайнер переживет ее старшего брата?
– Мама, папа, мне пора идти. – Жюли подняла взгляд на двух старичков в черном. – Еще надо переодеться в форму…
Отчий дом Жюли покидала впервые. Она получила работу во Французской пароходной компании и теперь отправлялась в свое первое морское путешествие.
– Конечно, – кивнула мать. – Нельзя опаздывать.
Не говоря больше ни слова, родители и Жюли обменялись поцелуями – такими невесомыми, что они почти не коснулись друг друга, точно все трое были не людьми, а призраками. Повесив дорожную сумку на плечо, Жюли углубилась в толпу у трапа пассажиров третьего класса. Пробираясь сквозь строй людей, она в задумчивости наклонилась, подхватила длинный обрывок зеленого серпантина и, быстро накрутив его на руку, к своему удовольствию заметила, что кое-кто из членов команды все еще стоит на пирсе. Проталкиваясь между пассажирами и местными жителями, она на миг замерла, ослепленная фотовспышкой, – но ведь не ее же снимают?
Возле корабля она заметила стайку соседских мальчишек – из ее квартала Святого Франциска. Подобно канатоходцам, они бесстрашно балансировали на толстых канатах, протянутых с парохода на пристань, и подначивали друг друга сосчитать бесчисленные корабельные иллюминаторы. При этом, указывая то на один, то на другой, каждый хвастался, что именно этот иллюминатор сваривал его отец. Их взгляды мгновенно обратились к Жюли.
– Au revoir, Жюли! – Раскачиваясь на тугих канатах, кричали они и махали ей на прощание. – Bonne chance! [3]
Теперь, вдалеке от родителей, она позволила себе улыбнуться.
– Au revoir, mes enfants! [4] И вам тоже удачи! – подойдя к трапу, воскликнула она в ответ.
Поднимаясь по ступеням, Жюли почувствовала, что на душе у нее все легче и легче. Бесцветное домашнее существование и безрадостный мир Гавра теперь позади, – начинается новая жизнь. В ней не будет места безмолвию, не будет места пустоте. И бившиеся о корму волны рукоплескали ее прибытию.