– Даю вам слово. – И он убрал руки.
Значит, поцелуев больше не будет.
Ян встал, надел пилотку. Дороти проводила его до калитки. Смотрела, как он садится на велосипед.
– С вами точно ничего не случится? – еще раз спросила она.
Дороти коснулась его руки. Она думала о его крепком, сильном теле. Потом представила, как их кожа сплавляется и они исчезают в безопасном мире их тел. Однако она не имела права на столь откровенные и бесстыжие мысли об этом мужчине. Она пока что оставалась замужней женщиной.
– Говорю вам, ничего. Я удачлив. Мне всегда везло. Можете называть это польской удачей. Я могу вам писать? Вы не возражаете?
Сейчас он говорил не как уверенный тридцатилетний мужчина, каким всегда представал перед ней, а как застенчивый парень. Спрашивая об этом, он тоже коснулся ее рук.
– Конечно. Пишите. Но сама я писем не пишу. – Дороти снова покраснела.
Умел же он вогнать ее в краску.
– А почему?
– Мне не нравится, как у меня получается.
– Не перестаю вам удивляться. Может, настало время сделать исключение? А?
– Возможно.
Ян убрал руку. Дороти своих рук не убирала, но теперь, словно спохватившись, принялась поправлять выбившиеся волосы. Она еще сильнее покраснела. Кажется, Ян этого не заметил.
– Мы вылетаем через два часа. Самое большее – через три. Будем сражаться. Мало-помалу англичане пробудятся от своих заблуждений и увидят, на что мы способны. Возможно, мы будем воевать во Франции. Возможно, здесь. Мне пора, Дороти. Нужно еще подготовиться к перелету. Я отпросился, поскольку хотел проститься с моей новой приятельницей. Следите за небом. Мы полетим над вашим домом. Вы должны помахать мне рукой. Я буду впереди.
Ян крутанул педали. Отъехав немного, обернулся и махнул ей, отчего велосипед под ним завихлял.
– Забыл вам сказать, миссис Синклер! В вашем печенье действительно маловато сахара!
Дороти засмеялась.
Но когда он уехал, ее смех иссяк. Глаза налились слезами, а кровь – страхом. Напрасно она утверждала, что больше не умеет бояться. Пустое хвастовство, вот как это называется. Она перестала быть для него Доротеей. Близость, только-только возникшая между ними, сделала шаг назад. По ее вине. И теперь она его новая приятельница. Снова миссис Синклер. Но со страхом она справится. Если он смог, сможет и она. Ян говорил, что удачлив. И существует ли на самом деле польская удача? Ну и выражение! Но за него можно уцепиться. С Яном все будет благополучно. Бояться нечего.
Дороти вернулась на кухню. Давя в себе все позывы к бережливости, она раскрошила оставшееся печенье, вынесла фарфоровое блюдо во двор и устроила пир своим курам.
Дороти бродила в саду, медленно собирая белье, которое на жгучем солнце не только высохло, но и успело пересохнуть и стать жестким. Небо было безупречно синим. Солнечные лучи хлестали Дороти, словно желая ее выпороть. Она разделась, оставшись в юбке и блузке. Уверенная, что гостей сегодня больше не будет, расстегнула две верхние пуговицы. Чулки тоже сняла. Этим летом она часто ходила без чулок. Солнце сразу же обожгло ее голые ноги. Летние ласки небесного великана были жаркими.
Наконец Дороти призналась себе, что увлечена Яном. В уединении сада, вдали от чужих глаз, не связанная правилами приличия, она смогла открыться себе. И она открылась. Ей хотелось целовать Яна, обнимать его. Она хотела, чтобы Ян…
Она просто хотела Яна.
В дневной тишине послышался отдаленный гул. Эскадрилья «харрикейнов» запустила двигатели, готовясь к взлету. Дороти поставила на землю корзину с бельем. Покинув свое зеленое святилище, она вышла на простор Лонг-Акра. Отсюда было видно, как из-за вязов один за другим поднимаются самолеты, образовывая строй. Дороти прикрыла ладонью глаза и продолжала смотреть. Эскадрилья двигалась в ее сторону. «Харрикейн», летевший первым, стал снижаться. На мгновение Дороти охватила паника – неужели разобьется? И вдруг она снова перенеслась в тот майский день, только теперь у нее не было желания расстаться с жизнью. Сейчас за штурвалом сидел не юный бахвал, а Ян, полностью владевший собой и подчинявший себе самолет. Он махнул Дороти. Не крыльями. Рукой. Он летел так низко, что она видела его широкую улыбку и махавшую ей руку в перчатке. Рука двигалась взад-вперед, как у заводной куклы.
Это было их время. Их, и больше ничье. Дороти чувствовала: никто и никогда не сможет отнять у нее все, что она сейчас переживала. Этого улыбающегося, обаятельного мужчину, летящего над ней, чтобы в дальнейшем убивать других таких же улыбающихся и обаятельных мужчин. Убивать, ранить и калечить людей, воевавших с другой стороны фронта. Дороти знала: ему не терпится вступить в бой. До приезда в Англию он уже летал и убивал.
Все это было очень странно. Как в одном человеке может сочетаться храбрость и хладнокровная жестокость к тем, кого он считал врагами? Но разве одно мешает другому? Пока Дороти раздумывала над этим, самолет Яна улетел вперед. Ревя моторами, над ее головой пронеслась вся эскадрилья. Гул быстро удалялся, и вскоре самолеты скрылись за горизонтом. Возможно, она больше никогда не увидит командира польской эскадрильи. Он мог исчезнуть навсегда, вырванный судьбой из едва начавшихся дружеских отношений. Судьба могла отобрать у нее Яна, как отобрала Сидни, превратив живого младенца в синюшный мертвый комочек. Судьбе ничего не стоит смахнуть Яна с неба, как букашку со стекла, натравив на него воинственного немецкого летчика. «Реальным событиям нет дела до наших надежд, – так однажды сказал ей Ян. – События происходят, потому что могут происходить». Дороти запомнила эту мысль, думая, что та принесет ей утешение. Но ошиблась.
Дороти вернулась в сад. Кусая губы, чтобы не заплакать, собрала оставшееся белье и понесла гладить. Занимаясь привычными делами, она мысленно проходила все моменты ее встреч с Яном. Вспоминала их разговоры, танцы, поцелуи. Она поклялась себе, что будет каждый день молиться за него. Молиться бескрайнему небу, в котором, может, и не было Бога, но зато там летал Ян.
Ян увидел ее. С высоты ее фигура казалась игрушечной. Он думал, что застанет Дороти среди перекрестья веревок с сохнущими простынями, наволочками и скатертями. Ветер развевал их, как большие белые флаги. Но она почему-то вышла в поле, где и стояла сейчас, похожая сверху на одинокое пугало. Ян хотел, чтобы она капитулировала – эта странная англичанка, которую он, быть может, больше не увидит. Он заранее предупредил своих ребят, что обещал пролететь над ее домом. Их улыбки, шуточки и дружеские тычки в бок Ян напрочь игнорировал. В эскадрилье все знали, что командир по уши влюбился в эту англичанку (вроде бы вдову). Странный у них командир. В бою – как будто из стали, а вот с этой леди он превращался в плюшевую игрушку. Шутки продолжались и сейчас, уже по радио. Голоса ребят звенели в шлемофоне Яна, когда он пошел на снижение. Он выключил рацию, поскольку эти мгновения принадлежали только ему и ей. Ему захотелось побыть с ней наедине. Она стояла, запрокинув голову, и смотрела в небо. У нее было лицо ребенка, благоговейно ожидающего чуда. Ян улыбнулся и помахал ей. Она увидела его и помахала в ответ.