Все тревожные месяцы работали рука об руку, делились информацией, совместно анализировали события, собирались по нескольку раз в неделю, помогали друг другу материально, при угрозе налетов прятали друг у друга детей и женщин. Одним словом – товарищи.
Залы в посольстве большие, гостей и своих было много. «Интернациональный» концерт, игры, танцы. Ну и, конечно, хороший стол – кто ж справляет Новый год не за столом? Раскованность, веселье, радость – будто гора с плеч свалилась. Такого отдыха мы не знали более двух лет.
…Заметил, как в одной из дверей, ведущих в зал, открылась темная щель. Там появился один из наших товарищей и делал мне знаки. Извинившись перед послами, с которыми я сидел за одним из столов, подошел к двери.
– Вам срочное поручение…
Подозвал советника-посланника Евгения Дмитриевича Островенко:-
– Пошли наверх.
…Швырнул в сердцах бумагу на стол, стало не по себе. Зачем это? Ведь бессмысленно же, разве никто в Москве не знает Востока, обычаев его народов? Позорного поражения англичан в Афганистане всего каких-либо 60 лет назад! Евгений Дмитриевич также покрутил в недоумении головой – уж на что осторожный товарищ. Нда, ну дела… Но указание послу есть указание. Его надо исполнить.
Поручение: немедленно информировать Хомейни о том, что по просьбе афганского правительства Советское правительство 27 декабря направляет в Афганистан «ограниченный контингент» советских войск для оказания помощи в отражении внешней агрессии против Афганистана. Выразить надежду, что Иран с пониманием отнесется к этому временному и вынужденному шагу.
Глянул на часы – около десяти вечера. До 27-го всего-то два часа. Хомейни уже давно заявил, что больше не будет принимать иностранных послов, на это есть правительство, он не государственный деятель, а духовный глава общины, и уехал жить в город Кум – традиционную резиденцию высших духовных наставников в Иране. Это 150 км от Тегерана.
Что делать? Поручение представляется невыполнимым. Но ясно одно – и я очень хорошо это понимаю – обязательно надо сделать так, чтобы эту новость, хотя она наверняка будет неприятной для Хомейни, он узнал бы от меня, а не по докладам своих советчиков, которые узнают из завтрашних зарубежных радиопередач. Собственно говоря, именно в этом смысл посещения Хомейни – ведь убедить его в правоте нашего необычного шага не удастся, как бы я ни старался, ведь и сам я страшно раздосадован.
Дал указания товарищам попытаться немедленно связаться с канцелярией Хомейни, настойчиво попросить немедленной встречи, намекнуть, что вопрос необычайный; связаться параллельно с МИДом Ирана, попросить оказать содействие, во всяком случае, получить разрешение на немедленную поездку в Кум. Сам спустился к гостям. Извинился: очень срочное дело, вынужден уйти, но приглашаю послов завтра в 16 часов – все объясню и проинформирую. Послы – люди тертые, понимают мое положение. Ведь мы уже давно доверяем друг другу. Попросил жену занимать гостей, сам поспешил в кабинет, где медленно, но неуклонно движется на больших часах минутная стрелка.
Увы, все безрезультатно: из канцелярии Хомейни ответили, что послу должно быть известно решение Хомейни не участвовать в государственных делах, надо обращаться к правительству. Да, имам хорошо знает советского посла, но он сейчас уже спит – разве не известен его распорядок всему Ирану? В МИДе только заспанный дежурный, больше никого – говорит: ждите до утра. Министром иностранных дел тогда был Готбзаде (расстрелян в 1983 году как американский агент). Уже тогда мы чувствовали неестественность его поведения, и инстинктивно не хотелось звонить ему – ведь не известно, как он все преподнесет имаму. Да и не поручено передавать информацию кому-либо другому. Что делать?
Попросил снова позвонить в МИД, узнать домашний телефон одного из заместителей министра – Хагу, который как будто с вниманием всегда относился к нам. Телефон дали, но дома слуга (!) промямлил, что Хагу нет дома, а номер телефона, где он находится, сообщить не может (ясно: кутит где-то). После некоторого напора (как хорошо, что мои сотрудники, Женя Островенко и Николай Козырев, так хорошо говорят по-персидски!) слуга выдал номер. Позвонили, попросили Хагу. Трубку для разговора я взял сам (говорили на английском языке). Объяснил, что имею исключительно важное и срочное поручение для передачи именно сегодня в личной беседе с Хомейни. Понимаю, что время близится к полуночи и имам в Куме, но в жизни бывают неожиданные и чрезвычайные ситуации. Как быть?
Хагу, немного подумав, сказал, что встречу с Хомейни он, конечно, не может устроить – поздно, а официальное разрешение на поездку в Кум даст. Это было уже что-то. Я горячо поблагодарил Хагу и обратился с дополнительной просьбой: прислать несколько вооруженных охранников (пасдаров – «стражей исламской революции») – ведь ночь, кругом патрули, ехать долго. Сказал, что мы поедем на двух машинах. Заместитель министра обещал выполнить просьбу.
Через минут двадцать прибыли трое бородачей с автоматами. К этому времени мы уже собрались в дорогу. Был третий час ночи.
На улицах полная темнота, никакого движения. Мертвый город. Фары иногда высвечивают патрули. Пришлось поставить советский флажок, как всегда. Очень тревожно: нет-нет и где-то затрещат выстрелы. Едем с включенными фарами и освещенным салоном – так посоветовали пасдары.
Выбрались на шоссе, та же мрачноватая картина. Пытаюсь по автомобильному радио поймать какую-нибудь иностранную радиостанцию. Ловятся, но новостей об Афганистане нет. Пока едем, обдумываю план кажущейся невозможной беседы с Хомейни, представляю себе его вопросы, свои ответы. Конечно, не может быть и речи прочитать ту сухомятину, которую закавыченной прислали из Москвы, там не учитывается ни характер собеседника, ни обстановка, ни условия, в которых приходится выполнять поручение. Все это посол должен будет взять на себя. На то он и посол.
А отношение к Афганистану в Иране сложное. Особой дружбы исторически не было. Были войны: то побеждали иранцы, то афганцы. Есть спорные вопросы, например, о ресурсах реки Гильменд. В Иране прививалась нелюбовь к афганцам. Многие иранцы всегда считали себя во всех отношениях выше афганцев – это низшая раса. Тому способствовало и то обстоятельство, что в шахские времена до 900 тысяч безработных афганцев искали себе заработка в Иране на самых черных работах. А у каждого афганца по национальной традиции за голенищем сапога нож. Часто грабежи и убийства сваливали на афганцев. Во время моей работы в Иране было несколько случаев самосуда толпы над афганцами – их вешали на столбах, как разбойников.
Шах в разговорах со мной всегда с легкой иронией говорил об Афганистане. Когда в 1978 году произошла в Кабуле апрельская революция, шах встревожился. В беседе допытывался у меня: что за люди пришли к власти, что правительство Дауда прогнившее и должно пасть – он в этом не сомневался и, видимо, желал. Но кто эти новые люди? Говорят, они левые, марксисты.
Я спросил шаха, почему он волнуется, если пришли к власти левые, ему-то что.
«Как что? – чуть не вскричал шах. – Ведь вам тогда до теплых морей остается каких-то 400 километров, и завещание Петра Великого будет выполнено. А это ведь Пакистан, я его в обиду не дам!»