— Пока, — его глаза сверкнули каким-то особенным блеском. «Всё-таки удивительно симпатичный мальчик!» — глупо мелькнуло в мыслях и стало даже несколько грустно, что он не спрашивает мой телефон.
Пашенька тут же, то ли вспомнив об этикете, то ли прочитав мои мысли, попросил оставить телефончик. Я отказала. Без объяснений ни для него, ни для себя. Впрочем, объяснений он и не потребовал. Видимо, я тоже за время пути успела чем-то проявить свою чуждость его представлениям о жизни. Эх, люди-люди… Что ж мы все такие схожие, и такие чужие вместе с тем? Те же руки, те же ноги, та же голова — но совершенно другой человек. Не просто отличный, а трагически отличный, отталкивающе другой. И так, на самом деле, с каждым… Полное слияние душ невозможно, а поверхностного мне не надо. Наигралась уже. В общем, я ушла домой.
Лампочка, украшающая заснеженный козырёк нашего, всаженного прямо в угол дома, подъезда, как обычно, мигала. Всех это её мигание раздражало, но отчего-то никто, не брался её заменить. Каждый по своим причинам. Я — из гуманизма. Мои отношения с электричеством таковы, что пытаясь заменить какую-нибудь лампочку, я могу нечаянно обесточить весь район.
Уже пальцы нашарили кнопки подъездного кода, уже дёрнулось плечо, удобно подставляя под руку карман рюкзака с ключами, уже мыслями была я на нашей тёмной лестнице, как вдруг… Мимо подъезда, рассекая пространство ритмичной «унца-унцей» с магнитофона, промчалась моя Хонда. «Вот, значит, кто украл», — вздохнула я, узнав машину. Жалко! Хонда аккуратно припарковалась возле дальнего подъезда. Разбираемая любопытством — интересно же, кто это моей машиной завладеть отважился — я направилась к ней.
Сколько раз, пролетая мимо автосалона в «Чайке», я пред этой уютной Хондочкой замирала! Даже усаживалась в неё неоднократно, на ощупь пробуя. Понятно, конечно, что с нашими пробками и моими заработками, покупать машину было сущим безумием… Но так я себе в ней нравилась, что регулярно наш автосалон посещала. А потом мою Хонду купили. Погоревала я немного и забыла. Навсегда, как лучистого мальчика Павлика с тёплыми пальцами. Забыла я тогда свою Хонду… А теперь вот встретила. Да не одну, а с девушкой.
— Вот это да! Анна, ты поразила меня в самое сердце! — из Хонды торопливо выскочила моя давнишняя подруга, и я набросилась на неё с обвиняющими поздравлениями, — Это же моя любимая машина!
— Тебе и покупали, — резко клацнула кнопкой на пульте сигнализации Анечка, ничуть не смутившись. — Купить — не купишь, но хоть пассажиром покатаешься. Ты к нам?
Анна, как и я, категорически человекозависима, поэтому обожает гостей. С утра до ночи её дом распахнут для всяких ублюдков и отбросов общества. Другими людьми Анна не интересуется. Видимо, потому, что другим она сама не интересна. То, что я попала в круг её любимцев и льстит мне и раздражает неимоверно. Но я прихожу. И на утренний кофе, и на полуночные разговоры, и просто так, на секунду перекурить. Потому что здесь дышат тем же, что и я. Здесь уютно и приятно работать. Здесь можно торчать сколько угодно, запрятавшись от коммунальных соседей. Можно, не обращая никакого внимания на хозяев квартиры, заниматься Рукописью. И даже на едкие Анечкины замечания можно не реагировать.
— Какая к чёрту Антология Смерти? Тут за жизнь бороться надо, а ты смерть воспеваешь. Когда издателя на наш сборник найдёшь, обещала ведь! — негодует Анна, а сама кипяточку в кофе подливает, чтобы мне над моей Антологией Смерти работалось теплее.
Анечкина кухня уникальна тем, что здесь можно обсуждать любые завихрения сознаний и не страшиться быть непонятой. Но сейчас я хотела домой.
— На днях зайду, — обещаю я, и прощаюсь. М-да уж, всё течёт и всё из меня… Нереальные Анечкины песенки перерастают во вполне материальные ценности. Это хорошо. Значит, будет праздник и на нашей, то есть на моей, улице.
Кто-то копошится в мусорном баке. Нечаянно присматриваюсь. Встречаюсь глазами с копошащимся.
— Здравствуйте, товарищ Мамочкин, — бормочу.
Мамочкин видит меня и ныряет в бак с головой. Кажется, он надеется остаться неузнанным.
Товарищ Мамочкин — мой сосед. Всей коммуналкой мы подкармливаем его и сочувствуем, как можем. Регулярно он копошится в мусорном баке возле подъезда, а потом навязчиво стыдится своих ночных занятий. Не от голода или нищеты он там роется — от какого-то странного искривления сознания. Может, в такой форме проявляется общечеловеческая потребность искать встречи с чудом? Я вот в кино хожу, с людьми общаюсь, собираю информацию, желания всякие у источников загадываю, в конце-то концов… Зачем? А в надежде, что повезёт, что найдётся то самое, чудесное, всю жизнь вверх дном переворачивающее. Так и Мамочкин, ищет своё причитающееся. Только вместо загадываний, копается в мусорном баке. Каждому ведь нужен смысл жить дальше — азарт нужен — ожидание чуда…
— Марина! — окликает он меня капризно.
Я не останавливаюсь. Делаю вид, что не расслышала. Пусть думает, что я его не узнала, лучше будет себя чувствовать. Быстро перебирая ногами, стучу по лестнице поломанным каблуком. Неоправданное ощущение трагичности происходящего снова наваливается на душу. Хватит! Хватит! Я просто устала! Не хочу никого видеть и ни с кем разговаривать! Скорее в ванну, искать смысл между строк потёртой статьи о Маяковском. Зря, что-ли, везла чёрти откуда громадный советский том, спасённый мною от маминой подруги, которая этот сборник для квашенья капусты использовала? Не хочу никаких соседей! Скорее уединиться!
— Ма-ри-и-на! — гулкое эхо расшвыривает по подъезду страшные завывания спешащего за мной Мамочкина. Но я уже выудила ключи и нырнула в квартиру. — Ма-а-рина! У-у-у-у!
* * *
У него были длинные скрюченные пальцы-черви, синеватые грязные ногти и шелушащиеся, как дряхлая штукатурка, подушечки пальцев. Всё это шерудило сейчас по внутренней стороне двери в поисках беззащитного тельца навесного крючка. Моему одурманенному уже благостными парами сознанию померещилось непристойное: пальцы-черви сейчас неестественно вытянутся, просочатся в дверную щель, сползут на пол, омерзительными щупальцами подберутся ко мне, оплетут слизкими прикосновениями, воспользуются параличом моего шока, просочатся внутрь… Тьфу, гадость какая!
Я по-собачьи трушу головой, забрызгиваю давно уже не боящиеся разрушений стены и избавляюсь от наваждения.
Да что ж это сегодня такое делается! Взбесившаяся электричка, непроходимые предчувствия… Теперь вот этот ещё…
Товарищ Мамочкин, тем временем, продолжает своё неслыханное хамство. Совсем крышей поехал, старик! Он нашёптывает что-то себе под скукожившийся старческий нос и всерьёз собирается ворваться ко мне в ванную комнату. За что? Что я ему, дураку, сделала?! Я порывисто вскакиваю и прикрываюсь полотенцем. Не от стыдливости — из такта. Незачем обижать старческое бессилие пустыми искушениями. Впрочем, глупый старик на меня и не смотрит. Спиной вперёд, он переступает порог ванной комнаты.
— Ты не боись, мойсь, я не глядю! — перекрикивая стучащую о нашу коммунальную ванну струю воды, Мамочкин демонстративно держит голову отвёрнутой в коридор. — Ты не гневись, я по делу. Я токма сказать тебе что-то должён! Ты уж не говори никому про меня, ладно?