— Мы абсолютно точно сработаемся, если займемся каким-нибудь другим проектом, — я быстро исправилась, и лицо Лилички скривилось, как от чего-то омерзительного. — Я все еще не готова писать продолжение, понимаешь? — я решила не сдаваться.
— Тебе и не нужно его писать! Писать будут они ты — ставить задачи, продумывать сюжетные ходы, редактировать… — Лиличка замолчала. Я думала, в связи с окончанием мысли, оказывается — ради театральной паузы, для усиления эффекта от последующего удара: — Ты же не хочешь, чтоб руководство отдела я взяла на себя, а от тебя для книги требовалось бы только имя, которое ты, собственно, давно уже нам продала, заключив договор? Ты же не хочешь остаться не у дел и без права голоса?
Это был серьезный и болезненный выпад. Вот и вся любовь, вот и все наше с Лиличкой взаимопонимание… Как ожидалось, когда дело доходит до дела, она ведет себя одинаково жестко и с первыми встречными и с людьми, разделявшими с ней все вечера последних месяцев. Впрочем, я и сама поступила бы с ней так же… В сущности, мы никогда не были подругами. Хранили подобие теплых отношений, чтоб не слишком давили узы иерархии, но никогда раньше не нарушали ее.
— Продала свое имя?! — поинтересовалась я как можно насмешливей. Я тоже умею быть твердой, между прочим. — Это каким же таким образом…
Лиличка спокойно закуривает. В подобных делах и разговорах она профи. По одной ее холодной презрительной улыбке я уже понимаю — партия проиграна.
— По договору, Сафо, по договору… Ты обязалась работать у нас и подписывать своим именем получившиеся произведения, невзирая на свою творческую импотенцию. Наличие таковой ты юридически не оговаривала… В твое имя вложены немалые деньги. Оно теперь — наша собственность. По крайней мере, пока проект не окупится…
А самое страшное в ее словах то, что они абсолютно справедливы… Это угнетает больше всего и душит своей неоспоримостью…
— Я пойду прогуляюсь, подышу свежим воздухом… Не могу сегодня работать. Неважно себя чувствую… — во время всей этой сбивчивой речи Лиличка выжидающе сверлила меня глазами. — Да, да, — сдалась, наконец, я. — Вечером приступлю к окончательным разработкам сюжета. К утру план работ гвардии и кое-какие начальные задачи будут уже готовы…
— Другое дело! — Лиличка преображается и снова елейно улыбается. — Прихвати с собой ребят на прогулку, получше познакомитесь. Хотите, дам водителя…
Водитель не понадобился, потому что Людмила возжелала прогуливаться за рулем.
— Ну, София, ну отчего же вы сразу не сказали, что мы едем в кофейню. По дороге от нашей корпорации к городу есть несколько отличных заведений…
Она очень смешно именовала Рыбкину дачу. Общепринятое «вилла», как Людмила призналась позже, казалось ей чем-то несовместимым с работой, «офисом» такое одомашненное здание звать не полагалось, оставалось абстрактное название: «корпоративное здание», сокращение родилось само собой, в первом же разговоре…
— Ох, легендарная Сафо, ну скажите же ей, скажите, что пить кофе нужно из нормальной посуды… — Михаил бубнит и напряженно смотрит на дорогу. Вообще, он страшно нервничает: — Я слишком хорошо знаю Людика, чтоб всерьез рассчитывать, что она выучила правила дорожного движения. Увлечется беседой, забудет о них и… прости прощай новая машина!
Машина была далеко не новая, а очень даже бывалая. Но остальное в его словах — читейшая правда: Людмила действительно внушала ряд опасений. Например, постоянно вертела головой.
— Мне так важно видеть глаза собеседника, — оправдывалась. — А в зеркале — это не глаза, это их отражения. Они совсем не то выражают. Замечали, как отражения отличаются от нас интонациями взглядов?
До чего милые повадки в произношении, до чего сказочная манера мыслить!
— О работе поговорим завтра, — предупреждаю сразу, и сама же испытываю дикое облегчение от этого своего решения. — Сегодня просто будем знакомиться. Только не просите рассказать о себе, у меня аллергия на эту тему — беспрерывно строчу какие-то пресс-релизы. Расскажите лучше…
Обожаю погружения в чужие судьбы. Забываю обо всех тревогах, открываюсь и слушаю, слушаю, слушаю…
Они знакомы почти сорок лет. Учились в одном классе, о чем по сей день вспоминают так красочно, будто и месяца не прошло с момента выпуска… До сих пор бывшие одноклассники не зовут Людмилу иначе, как Невеста, а Михаила — Жених. Ну, прозвища у них такие с самых младших классов, что поделаешь? Имели глупость когда-то открыто подружиться. Сначала обижались на дразнилки, были одни против целого мира… Эдакая детская стопроцентная романтика. Потом на обзывающихся вообще перестали обращать внимание. Да, собственно, и не дразнился уже никто. Просто привыкли называть Женихом с Невестой и воспринимали эти имена, как само собой разумеющееся. Одного мальчика в классе, вон, Пиявкой звали оттого, что в первом классе на спор смачно из ампулы пасту высасывал. Потом высасывать перестал, а Пиявкой так на всю жизнь и остался. Лучше уж Женихом с Невестой быть…
— А недавно — нет, вы не поверите! — звонила бывшая староста класса, нынешняя Пиявиха, и на полном серьезе интересовалась Мишиным настоящим именем. «Людочка, мы тут собрались старинной стареющей компанией, и затеяли спор. Жениха Русланом зовут или Рустамом? Я говорю, Рустам! Потому что иначе, на черта он псевдоним «Миша Мишин» брал? Ясно же, чтобы полностью себя русифицировать…»
И даже когда Жених с Невестой разругались вдребезги, прозвища их остались неизменными. Разругались из-за чепухи, но обернули ссору в трагедию и вели себя потом поразительно глупо. Что поделаешь, оба овны, оба упрямые… Сама ссора, между прочим, даже запечатлена документально. В начале девятого класса…
— Для вас это десятый, вероятно, в наше время никаких одиннадцатиклассников ведь не существовало, — явно специально польстила мне лукавая Людмила и продолжила рассказывать.
… В начале девятого класса, еще до первых контрольных и самостоятельных (точно «до», потому что в той четверти и Жених, и Невеста так тяжело переживали разрыв, что умудрились получить тройки по всем важным проверочным, и этот позор врезался в память на веки) Невеста вдруг ощутила себя Макаренко. Захотелось посамоутверждаться и Жениха повоспитывать.
— Глупости какие! Это он так думает. Не слушайте его, София, вовсе я не самоутверждалась. Просто не терпела пошлости — и сейчас не терплю, между прочим, — и боролась с ней всеми возможными методами. Сейчас эти методы просто кажутся мне невозможными, иначе ходил бы ты, дядя Миша, лупленный перелупленный… А вместе с тобой еще добрая половина всех горожан.
В общем, девятиклассница Невеста пребольно лупила по спине своего друга Жениха каждый раз, когда он позволял себе ругнуться матом. Делал он это тогда весьма регулярно — общение с дворовой компанией очень даже сказывалось на развитии личности… В общем, Жениху, ясное дело, эти лупасенья по спине не нравились. Несколько раз он предупредил, подробно описав, что предпримет, если еще раз станет объектом Невестиного воспитания. На третий раз хладнокровно поднялся и с невозмутимым выражением лица выполнил обещанное в точности — разобрал гитару Невесты на щепочки. В дневнике Невесты — а она, как всякий порядочный ребенок, вела тогда дневник пионера — целых три залитых слезами страницы рассказывают о страшном горе. По углам рисунка зарисовки — горы щепок, из которых трагичным обелиском торчит обломок грифа, а струны, оказавшиеся милыми симпатичными змейками, расползаются в ужасе. Гитара слишком много значила для Невесты. Смерть гитары девушка простить не могла.