Кажется, я окончательно еду крышей…Туман отчаяния клубится на том месте, где раньше были здравые мысли и попытки вырваться…
— И что мне теперь, спрашивается, делать? — интересуется, между тем, Лиличка. Мы с ней сейчас, как две сомнамбулы — сидим за одним столом, смотрим друг на друга, будто беседуем, а на самом деле думаем и говорим — каждый о своем. — Всю жизнь таскать на совести этот сбывшийся сюжет? Была предупреждена, но не обратила внимания…
— Отпусти Алинку, — внезапно вспоминаю, зачем вообще сюда шла.
— На все четыре стороны, — Лиличка криво усмехается, на миг возвращаясь даже к своему прежнему образу. — Мне теперь, как ты понимаешь, все эти технологии совершенно ни к чему. Генка увлекающийся был человек. Ему важно было реализоваться, проводя свои эксперименты над людьми. А я? Мне вы все так за эти годы осточертели, что я даже радуюсь немного: никого теперь не нужно будет строить, ни кому не нужно будет втолковывать, что вложенное в него должно окупиться…
— Генка? — я действительно удивлена, и даже возвращаюсь на миг из своего мысленного тумана. — Я думала, он не в курсе. Думала, ты руководишь…
— Ага! — Лиличка явно злиться. — Да если б я руководила, ноги бы ни твоей, ни Маринкиной в нашем деле не было. Одной истерички — то есть меня — в одном бизнесе вполне достаточно… Нужно было надежных людей искать, а Генка все верил в Артуровские технологии сотрудничества с творческими личностями… Дурные это все были закидоны. И вот к чему привели, в результате… Блин, совершенно точно понимаю теперь к чему бабы воют это идиотское: «и на кого ж ты меня покидаешь-то?». Куда мне теперь? Как?!
Артур… Сознание цепляется за это слово и наполняется еще пущей грустью. Каково ему будет услышать о моем скоропостижном уходе… Небось, стане себя винить. Решит, что убеди он меня когда-то остаться с ним, все сложилось бы иначе… Глупости. От судьбы не уйдешь. Не важно с кем, важно в какой пьесе играешь в этой жизни… Я, похоже, в психоделической авангардной трагедии. И ничем мне тут, Артурка, не поможешь.
«В особо попсовых случаях, извечное русское «кем быть?» деградирует в «с кем быть?»», — всплывает в памяти отрывок какого-то давнего разговора с Маринкою. — «У тебя, как у особы крайне зависимой от окружающих эта болезнь тоже проявляется. Да и у меня. Потому женщины и несчастнее… У них больше вопросов над которыми суждено мучаться…»
Отчего голос ее в моей голове так отчетлив? Эй, я не хочу сходить с ума! Дайте мне силы, выбраться! Спокойно, нужно вернуться в реальность. Я в кафе, передо мной — Лиличка. Она что-то говорит, что-то спрашивает…
— Лилия, что ты говоришь? — выдавливаю с трудом. Как тяжело дается мне речь. Губы забыли, как складываться для извлечения звуков. Тексты, камнями оседают в мыслях, так и обретая свою звуковую форму…
— «Что я говорю!» — передразнивает Лиличка. — Именно то, что слышишь! Это я, я виновата в его смерти! Это я, я его до этого довела! — она, ясное дело, продолжает о своем…
— Лиль, мне плохо, — для полноценного «о», нужно собирать рот колечком. — Позово, о-о-о-о….
Огоньки барной стойки сливаются в сплошные полосы… Мир, пару раз качнувшись, раскручивается с дикой скоростью. Неужели все? Это хорошо. Путем самоубийства было бы страшнее.
* * *
Прихожу в себя от негодования — рядом сидит Артур и проникновенно шепчет что-то незнакомой мне барышне! Совсем юная худенькая, с двумя черными косичками и блестящими круглыми глазками-пуговчиками, она быстро-быстро переводит сочувственный взгляд с меня на Артура и обратно…
Ага, вот она какая — новая артуровсая пассия. Хороша, аж обидно! Сейчас, когда я то ли уже умерла, то ли близка к чему-то подобному, можно быть честной. Обидно мне по двум поводам сразу. Во-первых, потому как чернявая — по глазам видно — действительно совсем никаким жизненным опытом еще не отягощенная и оттого беззаботная и очень милая. Я же со своим всезнанием, как не крути, никогда не смогу конкурировать с подобными девами в легкости общения… Во-вторых, потому что Артур — это все-таки моя территория, и это совсем не честно, когда он к кому-то другому сюда приезжает, совсем меня забросив и все такое… Вот был бы сейчас Артур со мной. Погладил бы по щеке, прошептал бы что-то о моей нужности и значимости, глядишь, я бы и задержалась в этой жизни немного. Хотя бы до полной ясности в наших с Артуром отношениях.
«Ты нужна мне!/ Ну что еще? /Это все, что мне отпущено знать…» — вместо Артура слова произносит БГ. Тихо-тихо поет из музыклаьного центра. Кажется, из моего. С трудом поворачиваю голову, осматриваю обстановку. Похоже, я в своей собственной полуподвальной комнатухе. Интересно, как меня сюда занесло? И почему задуманное сбывается? Почему Артур с нежностью гладит меня по щеке, явно подыгрывая словам Гребенщикова… Уж не сплю ли я?
Ты не спишь? — спрашивает Артур.
— Не знаю. А ты мне снишься?
— Вроде нет, — он улыбается, на всякий случай ощупывает свои руки. — Вроде настоящий…
— Значит, не сплю…
Молча смотрим друг на друга. Я еще ничего не знаю, но уже чувствую — ошиблась. Девчушка вовсе не Артурова, я вовсе не умирающая, мир вовсе не рассыпающийся на кусочки…
— Я еще нужна? — интересуется девочка. — Ну, тогда пойду. Не забывайте — покой и положительные эмоции!
Она — медсестра. Просто медсестра, надо же! То ли по моему взгляду, то ли просто от внезапного желания объясниться, Артур начинает говорить важности:
Он действительно приехал сюда за барышней, хотя для себя это совсем по-другому формулировал. Но доставучий Карпуша понял по своему, по-своему же и оформил вопрос: «Ты чего к нам? Тоска по родине захомутала? Да? А ты русскую бабу к себе вывези, сейчас все так поступают. У меня, кстати, в одном агентстве знакомцы есть…»
Разумеется, Артур отказался. «Сам», — говорит, — «Разберусь. То есть, разобрался уже»…
Карпик из этого ответа сделал свои, далекоидущие выводы, которые Артур тут же весело подтвердил, потому как звучали они до смешного правильно. «То есть, моя помощь не требуется? Ну, мужик, он всегда мужик… Самостоятельный, значится. А вообще, дело стремное. В письмах она одно может излагать, а в жизни совсем другой оказаться…»
«Так и есть», — куражился Артур. — «Но меня это вполне устраивает…»
— Погоди, погоди, — я уже все поняла, но хочу услышать конкретику. — О чем ты говорил-то? О каких письмах???
— О твоих. Ты же весь дом на Ай-Петри своими ко мне посланиями нашпиговала. Забыла? Я бешеный был, когда прочел их. Бросился тебя догонять. А потом думаю: «Зачем?» Если решила уже что — пусть так и будет. Только решала ты уж больно по горячему. Все эмоциями, все нелогично и в истерики… Нельзя так жить. Я решил выждать какое-то время, а потом приезжать.
— Это ты ради нанесения мне положительных эмоций все говоришь, да? — спрашиваю, и чувствую, как глаза вдруг затягивает пелена слез. Ой, ну что я, как маленькая-то??:
— Нет. Просто, чтоб ты ерунду всякую не думала. — он продолжает рассказ. — Как видишь, я подоспел вполне вовремя. Спасибо Лиличке, додумалась мне позвонить, едва тебя в гостинице у Рыбки обнаружила. «Приезжай!» — говорит, — «Забирай свое чудо. Мы с ней пока выпьем, перетрем кое-что…» Я вышел из лифта как раз в тот момент, когда ты в обморок падать надумала. Напугала, ничего не скажешь… Сама хоть понимаешь, что только по счастливой случайности сейчас тут со мной беседуешь, а не с Мариной и Геннадием на том свете тусуешься… Генка ведь не сразу стрелялся. Он еще отравиться пытался. Наркоты в вино намешал. Принял пару бокалов, а третий уже не понадобился — подогрел себя до нужного состояния и выстрелил. Какого черта ты там что-то трогала? Никто просто не ожидал от тебя такой наглости… На глазах у всех расследующих и карающих взять и влезть в окружающую обстановку! Люди там дышать боятся, чтобы не нарушить что-то важное, до прибытия экспертов. А ты! Мало того, что присутствующих, чуть до инфаркта не довела, так еще и сама могла насмерть травануться…