Скоты! Ненавижу! Дим, ненавижу эту свою образовавшуюся после твоей смерти избранность. Самое противное — это мечтать о всеобщем равнодушии, а вызывать стойкую жалость. Вон загадочная Галина тоже ведёт себя замкнуто, так никто ж вокруг каждого ее слова не носится! А я, если разобраться, вполне даже активно себя проявляю. Из последних сил выделяю флюиды коммуникабельности, объясняю им подробно, что тебя просто выдумала… Сижу тут в коридоре, у всех на виду, народ слушаю… А то, что давно уже никакие байки никому не рассказывала — так это еще не повод негласно считать меня поехавшей крышей, и так явно радоваться, когда решаю вступить в разговор. Чего они, Дим?
— И чем же это место злачнее всех прочих? — строго интересуется Зинаида. Она пытается быть человеком-чуйщиком. Думает, мол, знает, когда нужно проявить такт и не трогать, а когда равноправие изобразить: любого бы поддразнила, и меня поддразнивает. Сейчас она выбирает второе: — Отвечай, раз заинтриговала! Не морочь коллективное терпение… Чай не принцесса Канди!
Ужасно хочется повести себя по-человечески, заговорить, отсмеяться про Принцессу Канди (Зинаида недавно обнаружила чай с таким названием, решив днем заглянуть в киоски, и теперь лепила его во все свои словесные изыски).
Я так хочу показаться нормальной… Но ничего не могу с собой поделать.
Предшествующий приступ бешенства вдавил меня в кресло и кляпом сковал рот. Ох, Дим… Раньше бы от такого «наплыва чувств» я, напротив, вспылила, вскочила, наскандалила… А сейчас, видать, стрелка внутреннего напряжения уже совсем зашкалила. Все предохранители перегорели, и малейшее раздражение ударом тока встряхивает на миг, а потом погружает в полную апатию и даже недвижимость. Я читала где-то, что именно так люди сходят с ума. Вот эти вспышки ярости — действительно отклонения. Именно они, а вовсе не мои попытки их с тобой успокоить… Что? Да, Дим, понимаю, надо прийти в себя. Но обидно ведь! Надо кого-то в шизики записать, и они все на мне тренируются. Что? Сама виновата? Ну, может быть… Да. Понимаю. Буду стараться не привлекать. А знаешь, если честно, я сижу тут в коридоре просто от трусости. Нет, Дим, тебя не боюсь. Избегаю своего купе, опасаясь подколок от наших с Ринкой общих воспоминаний. Про нее, Димочка, думать совсем больно. С тобой-то все ясно — умер и был таков. А она там, наверное, мучается… А ведь неплохая, в сущности, баба была. Довели мы с тобой ее просто… Что? Успокоиться? Вычеркнуть из памяти? Знаю, знаю… Да, вроде, вычеркнула уже. Потому в купе и не хочу сидеть, чтоб не восстанавливать.
— Ну?! — Зинаида вопросительно высовывает голову из купе и требовательно шевелит тщательно наведенными бровями. — Марин, ты вслух говори. Опять шепчешь что-то себе под нос. Как нам тебя понимать-то?
Отрицательно мотаю головой, показывая, что им меня понимать не обязательно. Готовлюсь к очередной порции нотаций, и тут… Малой спасает положение. Он явно устал со мной возиться, и попросту хочет интересного трепа. Наконец-то!
— Ты б, Маринка, конечно, красивее рассказала, ну да ладно, возьмусь. — Малой машет на меня рукой и принимается развлекать приму. — Потому, Зинаида Марковна, это место злачное, что был уже один такой товарищ, который из Киева в Коростень приехал за данью, — и в интонациях, и в построении фраз Малого явно слышалось подражание твоим, Дим, манерам. — Только мы едем — за данью уважения творчеству, а он — из корыстных соображений. Звали его Князь Игорь. Слыхали? Раз приехал за данью с дружиною, затем дружину отправил в Киев, чтоб делиться не пришлось, а с малым отрядом вернулся. За новой данью, стало быть. Тут-то терпению древлян конец и настал. Казнили они гостя киевского — между двух коней привязали, да пустили вороных бежать в разны стороны. И полетели княжеские клочки по закоулочкам…
Хорошо излагает, надо заметить. Будем, Димка, гордиться таким подражателем. Видишь, сколько всего после тебя осталось толкового! Не главное? А что главное? Дочка? Ох, Дим, ну не сердись. Знаешь же, я с твоими похоронами, да Ринкиным арестом совсем больная была. Ну куда мне с твоей дочкой знакомиться? К ней Зинаида ездила. Обсуждали что-то… Меня, наверное, сволочи! Ладно, не буду отвлекаться от происходящего…
Малой, торжественно заканчивает сказ:
— За то княгиня Ольга жестоко древлянам отмстила. А Коростень так вообще, спалила в прах… Ну мы в школе проходили, вспомните же!
— Мальчик! — Зинаида жеманно обмахивается веером, — Когда я училась в школе, княгини Ольги еще не существовало… В программе обучения, так точно.
Малой принимает ее незнание за чистую монету и снова рассказывает.
Парнишке явно нравится быть центром внимания. Интересно, Дим, а когда рассказчиками были мы с тобой, Зинаида тоже слушала просто от снисходительности? Ведь в сто пятый раз, наверное, уже историю княгини выслушивает, а так жадно внимает. Похоже, она не рассказы коллекционирует, а рассказчиков. Мне вот тоже интересно, кто как говорит… Эх, «своя» все-таки наша прима, очень «своя». Если б не ее навязчивая идея меня опекать и сочувствовать, подружилась бы я с ней крепко-крепко, как с родной — несмотря на все ее бзички и бзичища…
— Долго осаждала Ольга Коростень, — продолжает Малой, — Но стояли горожане не жизнь, а на смерть. Потому как знали, их княгиня щадить не станет — они ведь смерти Игоревой прямые виновники. Тогда княгиня сделала вид, что сжалилась, потребовала символический выкуп и пообещала уйти. Выкуп был и впрямь смешон — с каждого двора по воробью, да голубю. Обманула древлян княгиня. Собрала птиц, велела привязать к каждой из них обернутую в тряпочку серу, поджечь и выпустить на волю. Птицы страшно перепугались, скорее по домам полетели. В общем, спустя миг не было в Коростене двора, где бы не загорелось… Спалила, блин, историческую святыню! Нероничка нашлась! А потом, между прочим, стала доброй христианкой, и до сих пор считается героиней. Дикие времена, дикие нравы! Хотя, наверное, и сейчас, месть за мужа — дело святое…
Не замечая, что я вижу отражение его рожи в коридорном зеркале, Валентин вдруг отчетливо гримасничает, стреляет глазами в мою сторону и громко «шикает».
А! У них, похоже, про мужей и месть при мне говорить не принято. Скоты натуральные! Обсуждали, небось, круг разрешенных тем. Дим, ну что, что я им такого сделала? Зачем они так глупо все исказили? За что меня человеком считать перестали? Прямо справочник уже выпускать можно: «Темы, о которых нельзя говорить при Марине. Составитель — Зинаида Марковна». Тьфу!
Новый приступ не успел подкосить меня. За него это сделал наш Слащов. Да, да! Передвижной начальник собственной персоной пробежал по вагону, бешено вращая зрачками и, конечно, ожидая, что все подскочат при его важном визите.
Впрочем, я даже попыталась успеть приподнять себя с кресла. Оно откидное, поэтому тут же игриво хлопнуло меня по заднице. Пришлось рассмеяться.
— Ай! — восклицаю с облегчением, ощущая, что бешенство отпустило. — У вас тут даже кресла побесились, не то, что начальники…
В любой другой ситуации споткнувшийся о меня передвижной возвопил бы благим матом, или съязвил бы что-нибудь про неповоротливость. Но нет, и он туда же! Обволок сочувствующим взглядом, ни к чему не придрался, вспомнил, что с сумасшедшими лучше не связываться, обошел аккуратно. Дим, неужто и до него слух о необходимости меня щадить дополз? Только этого не хватало…