– Расскажите мне правду. Что с этой девочкой? – тихо попросил Митя, глядя на Сонечку.
– Правду? – медленно переспросила Алексеева. – Да кто ж теперь ее расскажет? На фоне повышенной температуры ускорились процессы мутаций в организме.
– Можно я посмотрю? – тихо попросил паренек.
В те редкие минуты, когда он вставал с расстеленного на полу одеяла, Марина прикрывала лицо малышки простыней, не показывая девочку Анохину.
– Нет, нельзя. Я не хочу, чтобы ты это видел, – тихо ответила Марина, прижимая ко лбу прохладные ладони. Несколько дней подряд невыносимо болела голова, резко упало зрение – не помогали даже очки.
– Что с ней? Я же никому не расскажу, мне вы можете довериться, – попытался улыбнуться Митя. Растрескавшиеся губы засочились кровью.
– Тебе не стоит этого видеть, – повторила женщина. – Это мое наказание за всех тех, кто погиб по моей вине. Ребята, которых я люблю больше, чем мою никчемную жизнь. Невинные малыши. А они по-прежнему пропадают…
Алексеева закрыла глаза, поджала губы, но одинокая слеза прочертила бороздку на грязной щеке.
Дети исчезали. И никто не знал, как так получается. Одна из аварийных ламп перегорела. Заменить ее было нечем. Половина большого зала погрузилась во мрак. И в темноте очень сложно было уследить за всеми сразу.
Жители бункера боялись лишний раз говорить, сидели спина к спине, прислушиваясь, до рези в глазах всматриваясь в темноту. И все равно не могли уследить. Каждую ночь пропадало по три-четыре ребенка.
Поменялись местами части суток, давно встали часы. Убежище рухнуло в безвременье и хаос, не было ни дня, ни ночи. Спали, когда могли, вповалку на одеялах, а кругом была все та же темнота и тишина, нарушаемая только частым дыханием.
Паника, царившая в умах, переросла в тупое напряжение, постоянное ожидание беды. Никто уже ни о чем не спрашивал, грязные, голодные люди, кажется, были не в состоянии думать. Остался только первобытный страх, ужас перед темнотой и неизвестностью, холод и мгла.
Старшие не справлялись. Их испуганные, хриплые от волнения голоса звучали в разных частях большого зала последним, угасающим островком надежды. Им самим было жутко. От бессилия и безнадежности.
Марина знала, что скоро начнется эпидемия. Твари сожрали последних младенцев – самых беззащитных и беспомощных жителей последнего пристанища. Нескольких детей постарше. Жуткие запасы скоро кончатся. А если заразится простудой еще кто-нибудь? Поднимется температура. В темноте инстинкты начинают работать быстрее… И тогда начнется.
«После того, как сознание возвращается, мутант не помнит свои предыдущие действия, поэтому девочка, которая сожрала ночью своего брата, наутро не будет об этом знать. Рассказать всем нельзя. Но и молчать дальше не имеет смысла, – писала Алексеева в тетрадь хронику последних событий. – Дети подвергнутся изменениям раньше. Если взять за основу пример Софьи Лозиной, можно сделать вывод, что детский организм быстрее приспособится к изменениям во внешности, потому что кости и суставы более подвижны. Неокрепшая психика выйдет из строя. Необратимые метаморфозы пройдут в течение нескольких ближайших дней. Крайний срок гибели бункера – неделя. Что потом – неизвестно. Старшие мутируют медленнее, но процесс уже запущен. Из-за того, что наш рассудок более устойчив, а сознание держится за бытие за счет знаний, изменения произойдут позже…»
Марина отвлеклась от дневника, склонилась над Соней. Девочка металась во сне.
За три дня малышка претерпела страшные изменения. Она еще больше похудела, на хрупком тельце голова казалась огромной. Руки девочки удлинились, ногти стали больше и тверже, напоминая теперь когти, два пальца – большой и указательный срослись под тонким слоем кожи, мертвенно-бледной с синеватыми прожилками, почти прозрачной. Вены проступили четче. Позвоночник согнулся в дугу, выступал, как гребень на спине дракона. Все тело малышки было в непонятной слизи светло-серого оттенка, такая бывает у улиток Она выделялась через поры, оставалась липкими кусками на покрывале. Коленные суставы вывернулись назад, как у птиц, увеличились в размерах, между пальцами на ногах, деформированными, страшными, появилась перепонка. Лицо вытянулось, стало похожим на череп с огромной пастью. Казалось, даже зубы стали острее. Глаза затянулись мутной пленкой, радужка побелела, зрачок сузился и стал вертикальным, ярко-алым. Кожа на лбу собралась недобрыми складками, волосы стали жестче и толще, похожие на шерсть.
Сомнений не оставалось. Перед Мариной лежал монстр, пусть антропоморфный, но все же страшное чудовище, в котором мало что осталось от человека.
Алексеева каждые пять часов колола существу внушительную дозу снотворного, больше всего на свете боясь того момента, когда тварь проснется.
Сонечка, ее маленькая, миленькая девочка, которая завороженно слушала истории о поверхности и рассказы о прежнем мире, малышка, любившая рисовать и петь, превратилась в омерзительного монстра.
Марина не чувствовала отвращения. Только бесконечную тоску и усталость. Скоро весь бункер станет таким.
Женщина сделала Соне еще один укол, укрыла одеялом уснувшего Митю и вышла из кабинета. Торопливо спустилась в зал по темному коридору и пошла по кругу, беседуя с начальниками каждого из секторов.
– Вань, у тебя тут порядок? – спросила она, присаживаясь рядом с верным товарищем.
– Да какой тут, малышня вся куда-то подевалась. Как там Соня? – шепотом ответил Волков.
Он зарос жесткой щетиной, на смуглом лице, выпачканном пылью, блестели в неровном свете фонарика испуганные карие глаза.
«Это наш Ванечка… Которому все монстры поверхности по плечу. Его тоже измотало ожидание. И вынужденное бессилие», – проскользнула в голове случайная мысль.
– Соня болеет. Температура. Я колю антибиотики. И себе тоже, чтобы не заразить никого, – ответила Марина.
– Надо что-то делать. Так нельзя, это неправильно – сидеть в темноте. Чего мы ждем? – нервно спросил Ваня.
– Подожди. Пожалуйста, немного подожди. Я обещаю, что через три-четыре дня я расскажу вам все. Просто прими как данность. Я знаю, ты можешь. Только не сейчас, не спрашивай меня ни о чем, – попросила Марина, заглядывая ему в лицо.
– Почему не сейчас? – мрачно поинтересовался Волков.
– Потому что так нужно. Не задавай мне вопросов. Я не могу найти на них ответ…
– Ты по всему бункеру как сумасшедшая носишься. За тобой не уследить, – усмехнулся мужчина. – Какие уж расспросы.
– Ну да. Как у Бомарше – Фигаро тут, Фигаро там, – пошутила начальница бункера.
Во втором и третьем секторах, у Василия и Иры, было тихо. Большинство детей, оставшихся там, были подростками четырнадцати-пятнадцати лет, они молчали, прижавшись друг к другу спинами.
Василий сидел у стены, запрокинув голову. При виде Марины он торопливо поднялся.
– Как моя девочка? – встревоженно спросил он.