– И я не думала.

– Мы самые счастливые на свете, – улыбаясь, сказал он и поцеловал ее.

Линдсей была согласна: ей казалось, будто встреча с Антониосом была чем-то наподобие крупного выигрыша в лотерею – совершенно невероятным и сказочным. Она ощущала себя любимой и желанной, и после долгого одиночества и страданий ощущение было удивительным.

И оно еще больше усилилось, когда он встал и опустился на колени, взяв ее руки в свои.

– Я люблю тебя, Линдсей, больше жизни. Выйдешь за меня?

Она увидела любовь в его глазах, почувствовала ее и, не сомневаясь ни секунды, ответила:

– Да, Антониос, я согласна.

Они поженились на следующий же день, добившись специального разрешения. Что бы было, если бы они не спешили тогда?

– Я никогда не чувствовала, что мама мной довольна, – медленно произнесла Линдсей. – Я постоянно ее разочаровывала, и это меня очень огорчало. Она подолгу не разговаривала со мной каждый раз, когда я ее подводила. Однажды молчание продлилось целую неделю.

На лице Антониоса отразились сочувствие и боль.

– Это ужасно, Линдсей.

– И это очень сильно сказалось на мне, – продолжала Линдсей. – Но я знаю, что я больше никому не позволю так со мной обращаться.

Муж нахмурился, лицо его потемнело.

– Я никогда бы не обошелся с тобой так.

– Но разве ты не понимаешь? – в отчаянии воскликнула она, сжимая руки в кулаки. – Я чужая здесь, я не смогу стать тебе женой, которую ты хочешь иметь.

– Позволь мне решать.

– Я не согласна на уступки…

– Линдсей, это просто слово, что ты к нему прицепилась.

Он поднялся и шагнул к ней.

– Я люблю тебя! Я полюбил тебя тогда в Нью-Йорке, тем снежным днем, что я чувствовал к тебе тогда, то, что чувствую сейчас, – это все правда. – Голос его задрожал. – И моей любви… нашей любви… будет достаточно для счастья. Я позабочусь об этом. Я не подведу тебя, я клянусь.

Он казался таким искренним, таким уверенным, и ей так хотелось ему верить. Неужели страх вновь помешает ее счастью?

– Линдсей, – снова заговорил Антониос, опускаясь перед ней на колени. – Доверься мне, прошу.

Довериться ему? Доверить свое счастье вместе со всеми страхами? Сердце и душу?

– Ты просишь о многом, Антониос, – прошептала она.

– Но я готов дать тебе еще больше, я обещаю.

Он крепче сжал ее руки.

Линдсей смотрела на этого гордого и пылкого мужчину у своих ног, умоляющего ее о согласии. Она едва могла говорить, но все же произнесла:

– Да.

В глазах его зажегся огонек надежды.

– Да?

– Да, Антониос, я постараюсь.

С сияющими глазами он притянул ее к себе, обнял и поцеловал так страстно, что казалось, никогда не остановится.

Глава 9

Когда губы их соприкоснулись, Антониос с удивлением подумал о том, что прошло много времени с тех пор, как он в последний раз целовал свою жену. Одним быстрым движением он снял с Линдсей серебристое платье, любуясь ее белоснежной в лунном свете кожей. Она глухо охнула.

– Антониос, – прошептала она, но он не дал ей договорить, снова закрыв рот поцелуем.

Руки его гладили ее тело, вспоминая каждый изгиб, и ощущение было изумительным. С самого первого момента, прикоснувшись к Линдсей, Антониос почувствовал, что они удивительно совместимы, идеально подходят друг другу, как две половинки одного целого. Сейчас это забытое впечатление ожило, и Линдсей, должно быть, ощутила нечто похожее, потому что прижалась к нему всем телом, страстно отвечая на его поцелуй, дрожа под его прикосновениями. Пальцы его ласкали ее самые потаенные места, и она склоняла голову ему на плечо в изнеможении, отчего ее локоны окутывали его серебристым сиянием.

– Ты меня любишь, – твердо произнес Антониос, и она слабо усмехнулась.

– Я ведь тебе уже это сказала.

– Скажи еще раз, – потребовал он, желая услышать снова эти ее слова, поверить в них.

– Я люблю тебя, – произнесла Линдсей, задыхаясь. – Я люблю тебя, Антониос.

И, оглушенный этим счастьем, он поцеловал ее опять. Антониос целовал ее, спускаясь все ниже, руки его обхватывали ее грудь, большие пальцы ласкали затвердевшие соски. Желание пульсировало в теле Линдсей, и она знала, что лишь он способен дать ей это наслаждение.

Сняв с него рубашку, она застонала от удовольствия, ощутив прикосновение его обнаженной груди. Дрожащими пальцами она расстегнула его брюки и стянула их с его бедер.

Антониос посадил ее к себе на колени, и она ощутила, как возбужденная плоть касается мягкой кожи между ее ног. Желание было таким сильным, что в голове не осталось ни одной рациональной мысли. Наконец он приподнял Линдсей и вошел в нее, отчего она хрипло выкрикнула его имя, обхватив его ногами. Так они и стояли – Антониос, привалившись спиной к фонтану, а она – на его коленях, обвивая его талию.

– Мы похожи на кривые Лиссажу, – пробормотала она, уткнувшись в его плечо, и Антониос посмотрел ей в глаза, улыбаясь.

– На что?

– На цифру восемь, лучше сказать, – объяснила Линдсей, указывая на их ноги: его, вытянутые вперед, и свои, обхватывающие его пояс. – Кривые Лиссажу – это график параметрического уравнения, которое описывает сложное гармоническое движение. И этот график похож на восьмерку.

– Сложное гармоническое движение, – задумчиво повторил Антониос, покачивая ее. – Звучит неплохо.

Линдсей рассмеялась и положила голову ему на плечо, вдыхая такой знакомый аромат его тела и чувствуя себя полностью удовлетворенной, физически и духовно. Наконец-то она снова ощутила эту полноту. И не осталось следа от ее сомнений и внутренних сопротивлений.

Антониос заглянул ей в лицо, и в его взгляде она прочла какую-то дикую решимость и восторг, но улыбка была нежной.

– Не жалеешь? – спросил он.

Линдсей улыбнулась в ответ:

– Нет. Может быть, задумываюсь порой, но не жалею.

– Все будет хорошо, Линдсей, я клянусь.

Антониос встал с постели и залюбовался Линдсей, лежащей на шелковых простынях, залитой лунным светом, в котором блестели ее волосы. Во сне лицо ее было расслабленным и счастливым, на губах играла улыбка, а рука была поднята к лицу.

Наслаждаясь зрелищем, он подумал, что теперь она по-настоящему его. Наконец-то.

Вчера вечером после секса они провели несколько счастливых часов за ужином, болтая легко и непринужденно обо всем на свете. Антониос не мог припомнить, чтобы нечто подобное происходило раньше, даже во время той недели в Нью-Йорке, когда каждый день становился открытием, и уж точно ничего такого просто не могло быть здесь, в Греции, когда их начало разделять молчание, переходившее в напряжение. Антониос мысленно пообещал себе сохранить то новое, что зарождается между ними.