Ночь Медведев провел без сна, и под утро ему стало казаться, что он находится здесь уже много лет, а выйти отсюда никогда не удастся. Василий решительно отбросил эти мысли и с рассветом снова принялся перебирать в памяти все случившееся, начиная с разговора седого нищего и мужика в кольчуге и кончая вчерашними событиями.
В полдень следующего дня звякнул засов и на пороге показался Иван Юрьевич Патрикеев собственной персоной. Его одежда, обильно украшенная собольим мехом, чем-то напоминала шубу, в которой щеголял по Татьему лесу Епифаний Коровин.
Лицо боярина было мрачным и неприветливым.
Он уселся на единственный колченогий табурет и сказал:
— Государь в гневе.
— Князь... — начал было Медведев.
— Не перебивай меня, — остановил его Патрикеев и, расстегнув воротник, тяжело и шумно вздохнул. Потом глянул в упор на Василия и вдруг спросил тихо и вкрадчиво: — Ты кому служишь, Медведев?
Василий вспыхнул.
— Князь, — сказал он, отчеканивая каждое слово, — я при тебе целовал крест великому князю.
— Крест целовал, крест целовал, — передразнил Патрикеев. — Ты же разбойник, Медведев! Самый что ни на есть тать окаянный! Имей в виду — великий князь все знает! Все! И о твоей дружбе с вором и смутьяном Антипом Русиновым, которому ты, несмотря на великокняжеский указ, помог бежать в Литву, и о том, как ты вместе с ним участвовал в грабеже замка Горваль... Да за одно это тебя повесить надо! А что это за друзья у тебя появились в последнее время?! Великому князю известно, что ты отбил у Антипа пленника, да не простого рода — княжеского. Сказывают, пленник тот — верный слуга короля Казимира — гостил у тебя и ты вместе с ним, да еще с Бартеневым и Картымазовым, целыми вечерами обсуждали на той стороне Угры, в Бартеневке, какие-то замыслы! О чем вы там сговаривались, а?! Может, ты и королю польскому тоже успел крест поцеловать, Медведев?! А то, что вы с Бартеневым учинили вчера, — это же черт знает, что такое! Напасть с оружием в руках на знатного человека, великокняжеского дьяка, к тому же старика, который вам в отцы годится! Великий князь очень разгневан, Медведев! Я раскаиваюсь, что порекомендовал тебя ему. Не думал, не думал, что, пользуясь доверием государя, ты будешь такими делами заниматься... Ай-ай-ай-ай... Ну — что можешь сказать в свое оправдание?!
— Мне не в чем оправдываться, князь. Я ничем не нарушил клятвы государю и не уронил своей чести. Что касается людей, о которых ты говоришь, я не вижу ничего предосудительного в моей дружбе с ними. Я действительно вынудил Антипа уйти из наших земель, ибо счел это полезным — прекратились разбойные дела на рубеже. Что до замка Горваль, то там Антип освободил меня из рук князя Семена Вельского и тем содействовал мне выполнить поручение, данное великим князем. Литовский дворянин, о котором ты говоришь, действительно мой друг, и я не намерен этого скрывать, но наша дружба не имеет никакого отношения к службе и выполнению долга перед государем. А если говорить о вчерашнем, то нападал я не на дьяка, а на убийцу и лазутчика с литовской стороны!
Патрикеев вздрогнул.
— Ну-ка, ну-ка — что ты сказал? Это Полуехтов — лазутчик? У тебя есть доказательства?
Слишком поспешно задал этот вопрос боярин, и что-то особенное было в его заинтересованности. Медведев придержал уже готовую сорваться фразу. Он сделал короткую паузу и сказал:
— Я незнаком с великокняжеским дьяком Полуехтовым. Я преследовал другого человека. Его зовут Степан. Это слуга князя Семена Вельского — изменник и убийца. Он участвовал в похищении дочери Картымазова, своей рукой убил отца Бартенева, когда тот ехал в Москву, чтобы перейти под власть великого князя, и который, наконец, едва не помешал мне выполнить волю государя!
— Ты уверен, что это тот человек?
— Готов поклясться на кресте!
Патрикеев помолчал, потом насупил брови и произнес:
— Послушай, Медведев, последуй моему доброму совету. Не вздумай сказать об этом великому князю, иначе не миновать тебе топора. Никто в это не поверит. Понял?
— Нет, князь, не понял! Я буду всюду говорить правду. Есть много людей, которые подтвердят мои слова.
— Что это за люди? Назови их! — живо потребовал Патрикеев.
Медведев улыбнулся.
— Нет уж, князь, прости! Я назову этих людей только государю!
— Как хочешь, Медведев, — угрожающе сказал Патрикеев. — Боюсь, ты не скоро выйдешь из этой темницы. Я больше сюда не приду. Но слова мои запомни!
Боярин тяжело встал и вышел, не оглядываясь.
Что это за чертовщина? Откуда такие сведения обо мне? Филипп? Нет! Ах, вот оно в чем дело! Степан! Степан — сын Полуехтова — сообщает отцу сведения о делах на той стороне и на рубеже. Старый Полуехтов — Патрикееву. Патрикеев — великому князю. А государь, восхищаясь всеведением двоюродного брата, наверняка даже не подозревает, откуда тот получает все эти сведения... Степан служит на две стороны! Полуехтов оказывает услуги Патрикееву, и тот, вероятно, убедил великого князя простить дьяку какой-то старый грех, о котором намекал вчера десятник... А теперь Патрикеев хочет выручить Полуехтова, который прячет у себя сына-изменника. ...Хорош, однако, великий князь! Поверил всему, что сказал Патрикеев... Впрочем — чему удивляться? Патрикеев — первый советник, а я — простой гонец... Дескать, можно и другого найти! Они думают, что Медведевы кругом на дорогах валяются — только подбирай! Посмотрим, посмотрим... Я и не из таких переделок выбирался...
Впрочем — нет! В таких еще не бывал... Но все равно — выберусь. Притом с честью! Интересно, сколько дней езды отсюда до Волоколамского? Дня три, что ли... Не зря же Мефодий выпустил голубя! Иосиф, наверно, уже здесь. А раз так — непременно поинтересуется моей судьбой... А он далеко не простой служитель, каким хочет казаться... У митрополита бывает... Правильно! Вот ему-то я и могу все рассказать... Отлично. Подождем Иосифа, и не быть мне Медведевым, если он не явится позже завтрашнего дня!
Медведев остался Медведевым.
Иосиф явился на следующее утро.
В полумраке темницы Медведеву показалось, что монах еще больше побледнел и осунулся с тех пор, как стал Волоцким игуменом. Его борода и усы теперь стали длиннее, выглядел он солиднее, очевидно в соответствии с новым саном, и если бы Василий не видел его раньше, то подумал бы, что игумену уже лет сорок. Впрочем, Иосиф прежнему держался уверенно, с достоинством и еще больше прежнего стал походить на воина, переодетого в рясу.
Остановившись на пороге, Иосиф улыбнулся одними кончиками губ и мягко произнес своим мелодичным голосом:
— Рад тебя снова видеть, Василий, даже несмотря на тягостное место нашей нынешней встречи. Но Господь справедлив и великодушен — он посылает мне случай отплатить тебе старый долг!
— Здравствуй, отец Иосиф! Ты еще не забыл о том пустяке!
— Я никогда ни о чем нс забываю. Потому-то я и здесь.