Сложно сказать. Внешне вроде бы все как прежде, а память отчего-то дает сбой. Все равно что пазл, где по краям все уложено, а середка пустует.
По Четырнадцатой в обе стороны глухо шумел поток транспорта. Мимо Дэвида по дорожке, уткнувшись глазами в путеводитель, лунатически пробрели две японки. Они щебетали и хихикали. Их рысью обогнули какие-то бизнесмены, деловито меж собой переговариваясь, – ветер озорно хлопал их брючинами.
Мало-помалу литератор с чуткой проницательностью невротика начал ощущать за собой подобие слежки или, во всяком случае, наблюдения. Обернувшись, он и впрямь завидел посреди прогулочной зоны стоящую особняком фигуру, вид которой иначе как подозрительным назвать было нельзя. Мужчина лет сорока, рыжий, как клоун, и так же клоунски разодетый: штаны и пиджак от двух серых, но совершенно разных по фасону и оттенку костюмов. Пиджак в обтяжку, штаны же такие широченные, что ветер обертывает их вокруг ног чуть ли не вдвое. И уж совсем ни к селу ни к городу, а уж тем более не к погоде, на рыжем фигляре красовались солнцезащитные очки. Вместо того чтобы снять их, он приподнял очки и по-странному поглядел на Дэвида: с осторожностью и одновременно с любопытством.
Писатель отвел глаза, но затем оглянулся снова. Тот фигляр по-прежнему за ним наблюдал. Все остальное пространство, включая транспорт и пешеходов, безостановочно двигалось, плыло, сливалось мутной акварелью. Неподвижными оставались только двое: Дэвид и тот тип.
Наконец странный человек слегка развязной походкой подошел к литератору.
– Так как, говоришь, тебя звать? – спросил он негромко каким-то жеваным голосом, в котором определенно присутствовал акцент (кажется, лондонский кокни).
Писатель настолько изумился, что сказал.
– Дэвид, – кивнул рыжий. – Ах, как мило! Я так и знал. Хорошее имя. Уместное. – Он подмигнул. – Ну а разве могло быть иначе?
– Вы… вы что имеете в виду?
– А ведь я знаю, кто ты, Дэвид.
Дэвиду что-то сдавило шею. Стало жарко.
– Вы… что, извините?
– Знаю, говорю. И… в общем, мы рады, ра-ады. Милости просим. Хотя тебе на самом деле надо туда, где деревья.
– Э-э… что?
– Что «что»? А зачем ты иначе сюда пришел?
– В смысле, «зачем»?
– Его имя – Дэвид. Я думаю, что это все-таки «он». У парней так заведено. Хотя не всегда. Бывает, что и «она». А по мне, хоть «кенгуру» – верно? Он, она, оно…
Писатель стоял вылупив глаза.
– Так, значит, все-таки «он»? – с сумасшедшинкой наседал рыжий. От него шел слегка необычный запах: как от сахарной ваты из детства. Так, помнится, пахли на лотках леденцы в парках осенней порой. Между тем фигляр стоял, выжидающе, с какой-то даже услужливостью подавшись вперед. Дэвид замер с таким ощущением, будто зашел в какой-то темный подвальный клуб, где его вдруг, как завсегдатая, встречает швейцар, которого он впервые видит.
– Я… не понимаю, о чем вы говорите, – пробормотал литератор.
– Он не понимает, – шутовски подмигнул рыжий. – Логично рассуждаешь, кореш. Ну ладно, я поплыл: сам тут разгребай. Удачи, да?
Выставив на обеих руках пальцы крестиком, он отправился восвояси, воровато оглядываясь, как будто уже по совсем иному делу. По пути он обогнул стайку европейцев в ярких курточках на искусственном меху, а с другой стороны, гляди-ка, уже и не вынырнул: должно быть, пошел в неустановленном месте через дорогу.
Дэвид сейчас был откровенно напуган. Вязкий мутный страх сковывал ему все нутро, пронизывая уверенностью: какой бы позыв ни привел его сюда, в это место, он был насквозь неправильным и опрометчивым. Как раз здесь ему ни в коем случае не место. Все равно что прийти в парк и вдруг нежданно-негаданно очутиться по горло в толще темной колышущейся воды.
До сознания только сейчас дошло, что сквер, если смотреть на него сверху, вероятно, представляет собой ту самую трапецию, которую он увидел на гравии парковки возле «Кендрикса», – осознание, от которого Дэвиду стало еще больше не по себе. Как будто он действовал по указанию, о получении которого и не догадывался.
Времени половина четвертого. Если у него есть намерение вернуться на вокзал пешком, то лучше выдвигаться уже сейчас. Или лучше взять такси? Но… что «но»? Ехать, и ехать немедленно. На первый же поезд. Так к ужину можно уже быть дома.
«До́ма» – как маняще, ностальгически это звучало.
Он прошел с половину центральной аллеи, когда заслышал сиплое придыхание и на скамейке справа от себя увидел бездомного – никотинно-землистого, с жидкой паклей волос, облепившей рябую старческую плешь; эдакий живой скелет, обмотанный лохмотьями старого костюма. Бомж таращился куда-то мимо Дэвида, на одну из лужаек. Скукожив лицо в гримасе, он от чего-то сердито отмахивался.
– А ну кыш! Куда прешь! Пшли вон, я сказал! На хер, на хер, на хер!
Писатель обернулся поглядеть, что там старикану мерещится, и неожиданно для себя увидел, что сквер вокруг полон людей.
Многие целеустремленно вышагивали по дорожкам, словно куда-то направляясь. При этом Дэвида они бездумно обтекали, как быстрая вода в ручье обтекает камень.
Другие стайками толклись на газонах, очевидно, увязанные меж собою общением, но и они не стояли на месте. Каждый человек в этих группках нарезал небольшие кружки или же вился, как в танце, внутри своих спутников, чередуясь с ними и таким образом не нарушая общую конфигурацию группы. Одеты все были кто во что горазд: от девочки-подростка в сером балахончике с капюшоном до толстухи лет пятидесяти в темно-синем бальном платье. Всего вокруг колыхалось сотни две или три людей. Среди них были и животные: несколько больших собак, красно-рыжий кот, а на какой-то момент Дэвид изумленно углядел даже медведя. Царило какое-то мишурное, лихорадочное оживление. И вдруг бац – и все куда-то кануло!
Люди были – и вдруг сплыли.
Никого. Сквер снова пуст.
Дэвид оторопело обернулся к бездомному на скамейке. Тот сейчас склабился беззубым ртом:
– Ну что, видал?
– Видал, – ошарашенно озираясь, полушепотом повторил писатель, – кое-что.
По коже зудели мурашки.
Все стало как пару минут назад. На дорожках и травянистых лужайках не было ничего, помимо палых листьев. Вон те две японки с путеводителем – сидят на скамейке и знай себе пересмеиваются.
– Куда… куда они все девались? – изумился литератор.
– Никуда, – ответил со скамейки бездомный. – Они только тут и кучкуются, больше я их нигде не вижу. – Он не без труда поднялся, прихватывая свои баулы. – Уходить надо. Тебе тоже. А то они не любят, когда их кто-то видит. Меня раз покусали.
И он зашаркал по аллее прочь.
Ну а Дэвид остался, понимая теперь, что за чувство овладело им, едва он ступил на дорожки сквера. Это было несоответствие между тем, как сквер выглядел внешне и чем являлся по сути. Он был… слишком полон.