– У вас хорошо получается.
Мой собеседник сделал вежливо-снисходительную гримаску, какой обычно реагируют на лесть со стороны невежды.
– Нет-нет, в самом деле, – добавил я. – Хорошее разделение – без излишней академичности и убыстрения и вместе с тем без резких перепадов. Сложно определить, кому вы отдаете предпочтение: Баренбойму или Анжеле Хьюит. Но точно не раннему Гулду.
Священник поднял брови:
– Вы играете?
– Можно сказать, поигрывал когда-то. Давно.
– А теперь уже нет?
– Растерял аудиторию.
Ответом мне был дружелюбный, понимающий кивок:
– А я в ней никогда и не нуждался. Так, практикуюсь для себя. Что-то вроде, знаете, медитации. И неважно, слушает кто-то или нет.
– Я себе говорил примерно то же. Хотя на самом деле важность есть.
Священник улыбнулся по-прежнему дружелюбно, но с некоторой категоричностью, дающей понять, что я захожу на территорию, которую он знает лучше меня и не имеет желания обсуждать.
– Отец Роберт, – протянул он мне руку для пожатия. – Или Роберт Джефферс, если вам так сподручнее.
– Джон Хендерсон.
– Чем могу помочь, мистер Хендерсон?
– Я сегодня здесь уже был, чуть раньше, – сказал я. – Смотрю, дверь в церковь открыта: я и зашел.
– Конечно. Я был там, внутри.
– А я перед этим видел, как вы уходите по дороге.
У меня есть подозрение, что церковники тратят уйму сил на мимические упражнения, которые придают их лицам благостную невозмутимость.
– Конечно же, – сказал Джефферс. Глаза его были усталыми, а лицо побрито недостаточно тщательно: местами виднелась щетина. – Как раз среди дня мне поступил звонок: срочный вызов. И вы правы: вернувшись, я обнаружил, что, уходя, забыл запереть дверь. К счастью, пока меня не было, в храм никто не входил.
– Если честно, то входили. Я.
– Ну что ж, мне вы кажетесь человеком вполне благонамеренным.
– Когда как. Не сочтите забавным: прежде чем уйти, вы вроде как обменялись словами с кем-то внутри церкви.
– Разумеется. Без этого никак.
– А я, пока находился здесь, что-то никого не увидел.
Святой отец с грустинкой улыбнулся:
– Прошу не счесть меня высокомерным, но я имел в виду Всевышнего. Заходя или покидая храм, я обязательно обмениваюсь несколькими словами с Ним.
– И как, он отзывается?
– Естественно. Вам самому бы не мешало как-нибудь попробовать.
– Попробую. Если когда-нибудь появится мысль что-нибудь попросить.
Священник терпеливо улыбнулся, и до меня вдруг дошло, как непросто, должно быть, обретаться в профессии, где люди либо просят тебя о чем-то заведомо несбыточном, либо отказываются верить любому твоему слову.
– А я вас, кажется, где-то уже видел? – пригляделся ко мне отец Роберт.
– Да. Вчера под вечер.
– Ах да, ну конечно! Тот самый бегун. Вы, кстати, нашли того человека, которого разыскивали?
– Нет. Она исчезла. Забавно то – вы уж извините, что использую это слово повторно, но это действительно странно: похоже, та самая женщина исчезла еще и позавчера вечером, причем на этой же улице.
– Вы из полиции?
– Я? Нет.
– Тогда почему вы проявляете к этому такой интерес?
– Она следила за одной моей знакомой.
– Шла следом?
– Негласно сопровождала домой с собрания. Дождавшись, когда та заберет из школы своих детей: у нее две дочери. Может даже, стояла ночью у нее под окнами. Такое вот сопровождение. Согласитесь, не самое приятное.
– Да уж куда там!
Я молчал. Лучший способ раскрутить человека на информацию – это подержать его на подвесе. Люди чувствуют необходимость заполнить пустоту, и в то время как напрямую из них ничего не вытянешь, в таком положении они нередко сами начинают стелить тропку.
Впрочем, Джефферс был в этом плане человеком более закаленным или же действительно понятия не имел, о чем я. Он просто стоял с невозмутимым видом.
– Женщина, высокая, – продолжил я. – Молодая, волосы темные, длинный черный плащ, красное платье.
– Среди моей паствы, боюсь, такой нет.
– У вас действительно все еще в ходу слово «паства»?
– Лично у меня – да. За других говорить не берусь.
– И еще одна забавная вещь – на этот раз, заверяю вас, последняя: я досконально уверен, что видел эту женщину еще раз, уже после того, как ушел из вашей церкви. На Юнион-сквере. – Лицо священника было совершенно непроницаемым. – Это не по ее вызову вы так спешили, что даже забыли запереть дверь?
– Нет. То был один престарелый господин, и совсем в другой стороне, – ответил Джефферс. – Так что, боюсь, вы ошиблись.
Я вынул одну из карточек «Адриатико» и набросал на ней свой номер. Когда я ее протянул, отец Роберт довольно продолжительное время смотрел на нее, а затем на меня, словно не зная, вполне ли я в рассудке. Но я продолжал ее держать, и он все-таки взял карточку.
– У вас что-нибудь еще? – спросил он.
Я поблагодарил его за уделенное мне время и остался стоять, в то время как мой новый знакомый направился обратно вверх по лестнице, к себе домой. Сейчас, по сравнению с той своей трусцой, он двигался несколько грузновато, но по дороге не оглядывался.
Направляясь вниз по улице, я заслышал звучание Второй прелюдии. Звучало хорошо, почти безупречно – во всяком случае, та часть, что я, удаляясь, слышал, прежде чем музыка наконец растворилась в шуме уличного движения. Эта прелюдия – образчик неистовства в стиле барокко, и легкой для исполнения ее назвать никак нельзя. Переключаться на нее с Пятой довольно рискованно, во всяком случае, зная, что кто-то еще находится в пределах слышимости, да еще при этом разбирается в музыке настолько, чтобы оказаться под впечатлением.
Мне подумалось, что священник немного лукавит, самую малость. На самом деле ему хочется быть услышанным.
Заблуждался он и на тот счет, что ему удалось меня провести. Кристина шла за ним до Юнион-сквера. Я тоже его там видел. Узнал ли я что-то из нашего с ним разговора? Только то, что он намеренно мне лгал, а из этого кое-что следовало. Прежде всего то, что между ним и женщиной, преследовавшей Кэтрин, была какая-то связь. Об этом свидетельствовала уже сама их встреча в сквере. Кроме того, позавчера ее путь, скорее всего, действительно пролегал по этой дороге, и он знал, куда именно та женщина скрылась.
Во-вторых, я понял, что в плане обмана он дилетант. Пойманный за руку, человек или начинает плести околесицу, или же говорит правду: пускай теперь гады сами до всего докапываются. Интересно, как он оказался в таком положении, что вынужден кого-то прикрывать? Что заставляет лгать священнослужителя?