– О чем это говорят?
– Дождь в Москве, – отвечает на английском Бабичев. – И прохладно.
– Ну вот, а ты тут паришься.
– Пар костей не ломит.
Часовой некоторое время соображал, как понять эту русскую пословицу, но, наверное, так и не понял, потому что сказал:
– Ничего, если правильно себя поведешь, то можешь стать гражданином США. И кости будут целы, и узнаешь, что такое хорошая погода. Поселишься где-нибудь на берегу океана… – Он берет со стола пачку сигарет. – Ты не против, если я возьму? Нам на пост брать не разрешают…
Когда-то здесь была дорога, но оказалась невостребованной и покрыта травой. Деревья стоят справа, слева, между ними просека, по которой глаза замечают следы старой колеи. Джунгли по бокам плохие, перевиты лианами, заросли колючим кустарником, и если не знать, то любой здравомыслящий для быстрого продвижения выбрал бы этот путь.
Если не знать…
– Так, – говорит Физик, – еще одна мина. Ты смотри, сколько их, а?! Если б не знал, я бы тут побежал, честное слово! Ведь как поставлены – трава целая!
– Пятый бы не побежал, – улыбнулся Циркач.
– Это точно. У командира нашего чутье… – Физик колдует у чужих мин, ставя там и свою. – От нашего стола, так сказать. Правда, у меня такое чувство, что они вряд ли на эту удочку попадутся. Хлопчики тоже не глупые.
Циркач укладывает поверх травы черные рубашки и брюки – это обычная одежда вьетконговцев.
– Думаешь, не клюнут?
– Ну мы же не клюнули.
– Мы – это другое. Мы знаем, с кем имеем дело, а они пока, я так думаю, не догадываются.
– Хорошо, если так. – Физик с шумом выдохнул и отполз назад, точно по тому же пути, по какому и полз сюда. – Все, работа закончена. И я думаю, при любом раскладе мы с тобой тут старались не напрасно. Они пусть на чуть-чуть, но отвлекутся.
Бойцы возвращаются через джунгли, присаживаются у огромного ствола. Физик смотрит на часы:
– Три минуты передохнем, мины – тяжкое дело.
Циркач соглашается:
– Передохнем. Но зря время терять не будем. Смотри, что у нас получается. Мы ныряем втроем, считаем: и-раз, и-два, и-три…
Счет они ведут в голос, так, чтобы там, под водой, время тоже учитывалось синхронно.
– В принципе, ничего крамольного в вашей просьбе я, конечно, не вижу, к тому же и часовые будут там… Правда, есть одно но.
– Какое? – спросил лейтенант Пол Кросби.
Он зашел к Чандлеру с просьбой разрешить ему посетить этим вечером русского летчика. Вполне возможно, завтра Пол улетит к себе на базу, и Бабичева, конечно, он уже не увидит, а так хотелось бы перекинуться парой слов с русским асом. Должен же тот, в конце концов, признаться, хотя бы как-то косвенно, что он сидел за штурвалом «МиГа» и он совершил этот крутой вираж, зайдя от солнца…
– Мы ждем прилета генерала Чейни. Я, конечно, не думаю, что он тут же захочет тоже повидаться с Бабичевым, но чем черт не шутит.
– Но я же не человек со стороны, я офицер, я имею награду, я…
– Хорошо, – сдался Чандлер. – Я распоряжусь, вас пропустят. В конце концов, кроме часовых возле русского будет еще один наш человек – разве это плохо?
Так Пол оказался этим вечером в камере с летчиком Бабичевым.
– Вы как братья, – сказал часовой, прежде чем опустить за вошедшим жалюзи. – Даже футболки одинаковые.
Пол подождал, когда часовой отошел, и только потом вытащил из кармана плоскую бутылку виски:
– Это, конечно, не приветствуется, но я думаю, по чуть-чуть выпить можно. Есть повод. Встреча с коллегой. У нас похожая судьба, Иван, нас сбили. В принципе, мы всегда готовы к этому… Или вас учат по-другому?
– Нас учат так же.
Кросби стал наливать виски в бумажные стаканы, однако Бабичев замахал рукой:
– Я пить не буду.
– Да, пить за то, что сбили, это плохо, согласен. Но за знакомство – надо! О тебе я знаю уже почти все, а себя представлю коротко. Пилот палубной авиации, летаю на «F-4»… Летал до недавнего времени, пока меня не сбил «7-14», то есть ты.
Бабичев сказал со вздохом:
– Я уже устал всем повторять: я никого не сбивал. Это сделал вьетнамский летчик. Я учил его, как надо сражаться в небе с «Фантомами». Он оказался способным учеником.
Пол стал разламывать на квадраты плитку черного шоколада:
– Знаю, знаю. Вы только военспецы, в боях не участвуете, на пальцах показываете северянам, как надо летать. Но это, Иван, ты можешь рассказывать тем, кто никогда не поднимал в небо машины. А я тебе вот что скажу. Бой шел на таких скоростях и при таких маневрах, что вьетнамец подобные нагрузки просто не выдержал бы. Я не расист, не подумай, но у чарли иная, чем у нас, конституция, кости тонкие и хрупкие.
Бабичеву действительно надоело говорить одно и то же, и он повторил просто для себя:
– Сочиняйте что угодно. Ни разу на боевое задание я тут не вылетал.
Кросби и вправду не слышит русского летчика, он продолжает говорить о своем:
– «МиГ» – хорошая машина, никто не спорит, она маневренней наших. И мы не могли ничего сделать. Мне еще повезло, я катапультировался. А вот товарищ мой погиб.
Он протянул бумажный стакан с виски Бабичеву, тот взял его, но поставил на стол.
– У меня нет ненависти к вам, Иван. Мы профессиональные военные. Летать, сбивать друг друга, гореть в машинах – наша судьба. Если мы будем бояться этого, то лучше за штурвал уже не садиться.
– Ты красиво говоришь, – сказал Бабичев.
– Я ходил на курсы риторики. Я дружил с одной девушкой, она потом стала известной журналисткой, и хотел не отставать от нее… Бери стакан.
– Я не пью. Я действительно не пью.
– Тем более – попробуй, от чего отказываешься. Завтра тебя увезут отсюда, и неизвестно, как все сложится дальше. Может, не то что виски, а и чистой воды не увидишь.
Отряд вьетконговцев насчитывал пятнадцать человек. Бойцы были в черных одеждах, коротко, как новобранцы, пострижены, вооружены «калашами», судя по маркировке, произведенными в Китае.
Они только выходили из джунглей, а их у тропы уже встречал седой высокий старик с редкой длинной, как у Хо Ши Мина, бородой. Обменялся рукопожатием с каждым, повел их к своей, крайней, хижине, разговаривая с командиром.
– Макс меня предупредил, что вы сегодня должны прийти. Надолго к нам?
– Не бойся, завтра мы уже уйдем. Американцы не узнают, что мы были тут.