– Мне поинтересней.
Леонов встал между прилавков посередине, чтобы быть в гуще торговок. Он поднял руки, привлекая внимание, словно ярмарочный фокусник перед номером.
– Уважаемые, – он сделал паузу и добавил: – Девушки!
Вместо ожидаемых застенчивых ужимок под возгласы самой смелой: «Где ж ты был, когда я девушкой была», он увидел заинтересованные взгляды, словно фокус его был в полном разгаре и зрители боялись упустить момент появления кролика из шляпы.
– Мне необходима ваша помощь.
Снова пауза.
– Говори уже, – недовольно произнесла та, что предлагала цветы попушистей.
– Месяц назад…
– Нас уже опросили, – огрызнулась та же цветочница. – Или вы думаете, что-то изменилось?
– Вы меня даже не дослушали, – попытался улыбнуться Михаил.
Вот хочется же неофициально, по-простому, с улыбкой, но…
– Послушайте, – вздохнув, он достал «корочку» и в раскрытом виде показал недовольной женщине. – Если вы предпочитаете разговор под протокол и в душном кабинете следователя, то я сейчас же могу вызвать машину, и мы проследуем в Москву.
Он знал, что их страшит не столько душный кабинет, сколько возвращение домой за свой счет.
– Ладно. Чем можем, тем поможем, – смягчилась недовольная тетка. – Спрашивай.
– Вы ничего не слышали об исчезновении мужчины лет сорока?
– Нет.
– Может быть, кто-то, кроме полицейских, интересовался этим мужчиной?
– Нет.
Отвечала недовольная, остальные мотали головами. Миша Леонов чувствовал себя скверно, будто он фашист проклятый на оккупированной территории допрашивает бабий партизанский отряд. Не ощущал он в себе привычной раскованности. Или в этом поселке вырастили каких-то особых женщин? Или он действительно похож на оккупанта? Еще чуть-чуть, и он готов был прибегнуть к пытке душным кабинетом вдали от дома.
– Ты не сердись. Мы тут и впрямь ничего не знаем, кроме того, что у нас зверства какие-то творятся. Да и боятся бабы, – тетка перешла на шепот. – Говорить об этом не хотят. Мало ли. Накликать на себя беду можно. Вон Лизка уже накликала.
– А можно поподробней, – шепнул Миша Леонов и наклонился ближе к командиру «партизанского отряда».
Тетка отстранилась и с изумлением вылупилась на Мишу.
– Чегой-то?
– Ну, как она накликала-то на себя беду?
– Она говорила…
Все. На этом дело застопорилось. Не было в этом «стогу» никакой иглы. На все последующие вопросы тетки как одна отнекивались, отвечали односложно, и это не продвинуло Мишино расследование вперед ни на шаг.
Миша оглянулся на магазин. Если и там ничего, придется ходить по улицам и стучаться в каждый двор. Он направился к палатке.
В тесноте, да не в обиде – прямо в точку об этом магазине. Миша протиснулся мимо холодильников к прилавку.
– Я так и знала, – услышал он приятный женский голос.
– Что? – спросил Михаил, ища глазами говорящую.
Женщина выглянула из-за стеллажа в конце павильона.
– Федюнька не виноват.
– А кто виноват? – спросил Михаил, думая о том, кто такой Федюнька.
Женщина вынырнула из «кармана» между стеной и стеллажом и скользнула к прилавку напротив Леонова.
– Тут, надо понимать, убийца разозлился на тетку Лизу.
– Та-ак, – протянул Миша. Пусть это не то, что он хотел услышать, но зерна от плевел можно отделить и потом.
– А разозлиться на нее мог только Ванька Федотов.
– Почему?
Кто такой Ванька Федотов, Миша тоже не знал, но, чтобы не сбить со следа Аниськина в юбке, Миша задавал наводящие вопросы.
– Они повздорили с теткой Лизкой в прошлый четверг. Поорали здесь да за волосы друг друга потрепали. Тетка Лизка ого-го. – Женщина сжала кулачок и помотала им перед лицом Леонова. – Она, знаешь, огород по осени под лопатку… Сына жалела. Он болеет у нее.
– Так что там с Ванькой? – Миша вернул деревенского детектива к следу.
– А что с Ванькой? Потаскала она его по магазину, да и сбросила с крыльца лицом в грязь.
Миша задумался.
Черт! Был ли у этого Ваньки мотив? Еще бы! Прилюдное унижение – это вам не обвинение в краже кур.
– Ну а Ванька? Встал и ушел?
– Да ну его! Кудахтал на станции еще с полчаса, наверное.
– Угрожал?
– Да нет. Скорее проклинал. И обзывался.
– Обзывался?! – Леонов не сдержал улыбки.
– Ага, – продавщица кивнула и, потупив взгляд, застенчиво пояснила: – Женщиной легкого поведения обзывал.
6
В их работе везло редко, но и такое случалось. Тело мальчика едва успели накрыть, как на поляну выскочила растрепанная женщина.
– У меня пропал сын, – выпалила она.
– Гражданочка, сюда нельзя.
Майор Ильин попытался остановить женщину.
– У меня сын, – произнесла она и взглянула мокрыми от слез глазами на Виктора.
Ильин ослабил хватку и, кивнув на тело, сказал своим:
– Покажите ей.
Сидихин откинул уголок простыни. Женщина дернулась в сторону носилок, но вскрикнула и вдруг встала. Ее затрясло. Все стало ясно без слов, но майор все же спросил:
– Это он?
Несчастная закивала. Говорить она не могла. Ильин обнял ее, и она зарыдала.
Вот что больше всего не нравилось майору в его работе. Расчлененные тела, вырванные органы – ничто по сравнению со скорбящей родней. Вот что по-настоящему страшно. Трудно подбирать слова утешения. Все они бесполезны, но говорить их нужно. На автомате, стараясь не вести себя грубо, не быть черствым сухарем. Сказать, а потом впитать эту скорбь, как губка воду. Виктор Ильин знал, что через несколько дней об этой конкретной трагедии он будет думать как об очередном эпизоде – одном из тех, из которых состоит жизнь сыскаря. Фактически он каждый раз переживал одно и то же, но при следующей трагедии он снова не сможет подобрать слов утешения. Потому что таких слов нет. Можно утешить словами того, кто обжегся, порезался, ударился мизинцем ноги о сраную ножку кровати. Но там, где есть мертвецы, слова бесполезны. Именно поэтому Ильин обрадовался, когда его мобильник зазвонил. Он кивнул Ане. Та подошла, обняла женщину и отвела ее присесть на скамейку.
– Да? – сказал Ильин в трубку.
– Ты можешь сейчас говорить?
Их общение давно не было приятным. Ильину – из-за ощущения, что она его не понимает, а Жанне… Он не знал, почему она в последнее время говорит с ним, как с соседом, систематически срущим под дверью. В чем причина? Его работа? Но ведь она знала, что выходит за мента. Знала, что его работа – не такая же, как у сантехника. Дерьма он видит столько же, но график работы немного другой. Если поступит вызов в шесть тридцать, он не может сказать: все, баста, рабочий день закончен, завтра в девять утра мы рассмотрим вашу заявку. Жанна знала об этом, но наверняка не думала, что так будет продолжаться всегда.