– Итак, полицейский, чем обязан?
– Мы можем войти в палату или предпочитаете коридор?
– Это допрос? – спросил Тимур, не переставая улыбаться.
– Нет, просто непринужденная беседа.
– Тогда коридор – самое оно для непринужденной беседы.
Ах ты, сволочь…
– Где вы были с одиннадцати до трех дня сегодня?
– Я? Интересный вопрос. Где же мне быть в рабочее время? Здесь, конечно!
– Кто это может подтвердить?
– Подопечный мой, ха-ха! – Тимур улыбнулся еще шире. – Охрана вам подскажет, когда я выходил с территории больницы.
– И когда же вы выходили?
– А никогда. Я был все время здесь. – Он показал большим пальцем себе за спину.
– В палате?
– Ну, не всегда. Этот ведь у меня не один.
– Ясно. Мы все проверим.
– Проверяйте, конечно.
Миша собрался уходить, но вдруг понял, что его больше всего бесит в этом человеке. Не улыбка. Сама улыбка ничего не значила. А вот глаза… Глаза садиста. Глаза, которые никогда не улыбались.
– Позвольте-ка…
Миша отодвинул Тимура и толкнул дверь. В голову лезла всякая ерунда. Возможно, он и не убийца, но…
– Просто полицейский, у вас есть ордер?
– Да пошел ты, – прошептал Леонов и осмотрел комнату.
Карпов сидел в кресле у окна. Он был накрыт пледом от подбородка до подножки.
– Ну, что, все нормально? – спросил Тимур.
– Где ваш перочинный нож? – спросил Миша, не отводя глаз от Карпова. На лице пациента – никаких повреждений. Но Миша почему-то был уверен, что этот подонок Тимур издевается над калекой.
– Какой нож? – Санитар прошел в комнату и сел на стул. – Извините, присесть не предлагаю. Вы же уже уходите?
– Перочинный нож, который вы вчера по неосторожности оставили в руках инвалида.
– Вот такой я рассеянный…
– Где нож?
– Я же говорю, что я рассеянный. Не могу найти его со вчерашнего дня! Слушайте, полицейский, а это не вы его прихватили?
11
Андрей Дмитриевич не находил себе места. Олежка ушел рано, но в школе так и не появился. Машенька лежала в гостиной на диване. Кажется, уснула. Хотя в ее-то состоянии что сон, что явь – тревожны. Телевизор тихо что-то бубнил в комнате. Андрей Дмитриевич подошел и выключил. Тишина тут же затрещала, сдавливая и без того маленькую комнату.
– Зачем? – раздался слабый голос Марии Андреевны.
– Я думал, ты спишь, – попытался оправдаться Андрей. – Зачем кому-то понадобилось вредить Олежке?
Выключенный телевизор тут был ни при чем. Слабо веря в собственные слова, Андрей Дмитриевич произнес:
– Машенька, милая, все будет хорошо. Олежка просто заигрался с ребятами…
– Нет, – перебила мужа Мария Андреевна. – Я чувствую.
Андрей не собирался спорить. Но ему не хотелось ей верить. Как когда-то не хотелось верить в смерть матери, которую предсказала Машенька. Что это – дар или интуиция, он не знал. Ему было все равно. От этого не было радости. Она чувствовала беду только близких людей, причем чувствовала тогда, когда уже ничего не исправить. Он не хотел ей верить.
– Что ты, что ты! – Андрей присел рядом. Взял холодную ладонь жены в свои руки и погладил. – Все нормально. Он просто задерживается.
«Он просто задерживается», – повторил он мысленно, успокаивая самого себя. Не получалось. Тревога нарастала с каждой минутой.
Андрей готов был поклясться, что никогда в своей жизни до сегодняшнего дня не слышал движения стрелок настенных часов. Сегодня стрелка отсекала время, словно ударом топора. А еще эта тишина вокруг.
Безвольная ледяная ладонь Марии и безучастное, смиренное ее молчание. Будто она действительно знала, что Олежку искать уже бесполезно. Лучше б она накричала на него, обвинила в бездействии. Но он и сам устал за день. Олежка дружил с одним только мальчиком, который даже в школу не ходил – обучался по какой-то спецпрограмме дистанционно. Сын был не совсем здоров, и в классе с ним мало кто общался. Нет, нельзя, конечно, исключить то, что он мог зайти к кому-нибудь из одноклассников. Он открытый и добрый мальчуган, он мог зайти к кому угодно, кто позовет. Вот это и пугало. Мир переполнен тварями, желающими сделать больно беззащитному. Педофилы, террористы, маньяки… Цели у них разные, а суть одна. И как их ни назови – все они прячутся за обличием человека. Олежку так легко обмануть. Человеческое обличье и обычного взрослого обманывает.
– Он же всех любил. – Маша приподнялась на локтях. – Андрей, мы же его воспитали так, чтобы он всех любил.
Андрей не мог сдержать слез. Отвернулся.
– Ты плачешь? – спросила Мария. – Не надо, он же хороший мальчик. Мы должны им гордиться.
Андрей не верил своим ушам: еще минуту назад жена похоронила сына. А теперь говорила о нем, как о живом и здоровом.
– Конечно, милая, – сказал он и вытер слезы.
– Ой, что это я лежу? – Мария попыталась встать. – Сейчас же Олежек придет, надо кушать разогреть.
– Лежи, Машенька, – остановил Андрей. – Я все сделаю сам.
В кухне у плиты он заплакал. И плакал до тех пор, пока не позвонили в дверь.
12
Не любил он эти мероприятия. Черствым он так и не стал. Даже повидав расчлененные тела и внутренности, сложенные в тазы, Михаил остался чувствительным к чужому горю.
В подъезде было темно, но, судя по расположению квартир, нужная находилась на втором этаже. Миша поднял руку к кнопке звонка, помедлил и надавил. А потом еще раз и еще. Он слишком поздно понял, что частой трелью звонка мог передать хозяевам квартиры свою тревогу. Прислушался, но ничего не услышал. Поэтому щелчок замка стал полной неожиданностью.
В проеме двери появился высокий широкоплечий силуэт.
– Могу я вам чем-то помочь? – произнес человек неожиданно приятным голосом.
* * *
Ехали молча, только женщина иногда всхлипывала. Леонов изредка поглядывал в зеркало заднего вида. Еще не старики, но погибшему парню вполне могли годиться и в дедушки-бабушки. На вид им явно за пятьдесят. Но представились родителями, чем подтолкнули Михаила к размышлениям. Погибший мальчик учился в седьмом классе, значит, ему лет четырнадцать-пятнадцать. Вывод напрашивается сам собой – ребенок приемный. Хотя… Почему сразу приемный? Может, поздний. Но что-то ему подсказывало, что именно приемный. Они прекрасно понимали, что в обгоревшем трупе узнают своего сына, тем более что обгорел он только со спины. И все же – они держали себя в руках. Если бы не всхлипы женщины, можно было бы подумать, что он везет их в полицейский участок, чтобы они забрали сына домой.