Джонни открывает тяжелую стальную дверь лечебницы, стараясь не уронить ворох папок.
– А, Джонни, – окликает его Джиллиан. – Слава богу, ты-то мне и нужен.
Джиллиан у стойки беседует с регистраторшей Дэнни.
У Джонни обрывается сердце. По пути в Льюис он попал в кошмарную пробку, до начала первого сеанса каких-то пять минут, а ему до зарезу хочется выпить кофе.
– Может, в обед?
По выражению ее лица понятно: нет, не получится. Джиллиан – старший психиатр в Мореленд-плейс. На днях Джонни вдруг пришло в голову, что она скорее похожа на школьную директрису, чем на медицинского работника. Наверное, из-за тугого пучка седых волос на затылке и очков со стеклами в форме полумесяцев. Или ярко выраженного шотландского акцента. Рядом с ней Джонни часто чувствует себя пятиклассником, растрепанным и вертлявым.
– Нет, сейчас.
– В шестом свободно, – сообщает Дэнни и кивает на папки в руках у Джонни. – Если хочешь, присмотрю.
– Спасибо.
Джонни оставляет бумаги в регистратуре и следует по коридору за начальницей.
Джиллиан прикрывает дверь. Шестой кабинет отделан в спокойных бежевых тонах – в лечебнице таких помещений несколько. В них проводят индивидуальные сеансы с пациентами и служебные совещания.
– Пожалуйста, сядь, – говорит начальница и указывает на скромное круглое кресло, которое мало радует глаз и не дает расслабиться телу.
Джонни бросает взгляд на настенные часы и медлит, потом все же пристраивается на краешек кресла. Он никак не может понять, в чем провинился. Ему не слишком удается соответствовать требованиям администрации: на прошлой неделе от него ждали восемь историй болезней, а он успел заполнить только пять.
Джиллиан ставит напротив еще одно кресло, поправляет шерстяной платок на плечах и откашливается.
У Джонни плохое предчувствие, ощущение вины растет. Я же взял цветы, вдруг вспоминает он. Джиллиан видела, как я уходил, сунув их под мышку. Пациентка выписалась и оставила букет в палате, а я решил порадовать свою девушку. Но ведь это не преступление…
– Дело касается одной из пациенток, – хрипло произносит Джиллиан.
От напряжения у Джонни того и гляди закипят мозги. Кого она имеет в виду? Пациентов в Мореленд-плейс множество – каждую неделю поступает с десяток новых, и это только стационарные. В лечебнице двадцать пять коек, а больных хоть отбавляй. Едва места освобождаются, их немедленно занимают. Амбулаторных пациентов тоже не счесть.
– Вы о ком-то из моих? – спрашивает он.
Джиллиан морщится, опускает глаза, Джонни охватывает предчувствие беды.
– Да… – Она смягчает тон. – О той, что записана к тебе на одиннадцать.
Он вновь смотрит на часы. Ровно одиннадцать.
Джиллиан подается вперед, сжимает его колено, и внезапно Джонни понимает, почему нельзя было отложить беседу.
– Мне очень жаль… – говорит она.
– Что за дурацкие носки!
– Тише, Люк! – Карен оборачивается к дочке. – Хорошие носки, солнышко. Не слушай его.
Хотя Люк в чем-то прав: как и школьная форма, носки слишком велики для Молли. Карен прячет улыбку: смеяться нельзя ни в коем случае – сегодня у малышки очень важный день.
– Давайте сфотографируемся, – говорит Карен, поправляя кончиками пальцев непослушные кудряшки дочери, и закрывает входную дверь. – Может, здесь, у крыльца?
– Подумаешь, праздник! – вздыхает Люк.
Ему скоро исполнится семь, так что в школьных делах он уже стреляный воробей, а вот для его сестренки хлопоты первого учебного дня внове. Да, ее распирает от гордости, когда она позирует перед камерой в зеленой флисовой курточке с нашивкой и с ранцем за спиной, но Карен прекрасно видит: девочка бодрится изо всех сил. Сегодня она с самого пробуждения задумчива и бледна.
– Ну-ка, Люк, становись рядом с Молли, – велит Карен.
Он запрыгивает на первую ступеньку и наклоняется к сестре.
– Берегись людоеда в девчачьем туалете.
У Молли дрожит нижняя губа.
– Я все слышу, – предупреждает Карен.
Люк одаривает мать сладкой улыбочкой и продолжает шепотом:
– И дракона под лестницей.
– Люк! Ты почему так себя ведешь?.. Он обманывает, – успокаивает Карен дочку. – Нет там никаких драконов, солнышко, точно тебе говорю.
Молли судорожно сглатывает.
– А людоед?
– Людоеда тоже нет.
Ей и так страшно, а тут еще брат со своими шуточками, думает Карен по дороге. До школы недалеко, Молли частенько ходила туда с Карен забирать Люка. И проводить три дня в неделю с няней, пока Карен на работе, она тоже привыкла. Но теперь девочка покидает безопасный мир и вот-вот окунется в неизвестность: просторные, заполненные учениками классы, уроки, обеды, линейки… Во время для игр можно запросто упасть и разбить об асфальт коленки или, того хуже, столкнуться с каким-нибудь драчуном и задирой, не говоря уже о бесконечных учебных пожарных тревогах – в детские годы Карен такого не было.
У школьных ворот сердце Карен учащенно стучит, ладони покрываются липким потом. Еще неизвестно, кто больше переживает – дочка или мама. У дальнего края площадки, окруженная детьми, стоит мисс Бакли, классная руководительница Молли. Рядом всхлипывает мальчишка; мать целует его на прощание, он в отчаянии крепко цепляется за ее рукав. Другой ребенок, с улыбкой крикнув «Пока, мам», пытается убежать; размазанная тушь и красные пятна на щеках его матери говорят о том, что для нее испытание оказалось труднее, чем для сына.
– Здравствуйте, – приветствует учительница и опускается на корточки. – Ты Молли, верно?
Ошеломленная Молли не в состоянии вымолвить и слова и чуть заметно кивает головой.
Нужно уходить, говорит сама себе Карен. Сюсюканье лишь продлевает мучения.
– Люк, поможешь мисс Бакли присмотреть за сестрой, ладно?
– Ладно, – откликается он гораздо менее презрительно, ведь теперь на него возложили ответственность.
– Молли, в обед я за тобой приду, – взяв себя в руки, произносит Карен. – Удачи, милая.
Она наклоняется, обнимает дочь и чувствует напряжение: девочка изо всех сил старается быть взрослой.
У Карен сжимается сердце. По пути к выходу она замечает на себе понимающий взгляд женщины с красными пятнами на щеках.
Пять минут спустя Карен уже дома. Живут они в самом конце улицы, где почти все строения относятся к викторианской эпохе. Фасад из красного кирпича не гармонирует с выкрашенной в белый цвет террасой, однако этот особняк 1930-х годов постройки, имеющий общую стену с соседним домом, – все, что они с мужем могли позволить себе приобрести десять лет назад.